Латвийская глубинка:

Первобытность и  безнадега

Похоже, Прибалтика ускоренно начинает возвращение в эпоху первобытности. Стадия феодализма, вернейшей приметой которого служили крестьянские бунты, была пройдена еще в начале года. Январь вписал в латвийскую историю новую колоритную страничку – «тракторные марши на столицу». Сейчас марши прекратились, а латвийская глубинка всё дальше погружается во мрак беспросветности…

Я хорошо знаком со степенным пятидесятилетним Тимофеем, проживающим неподалеку от Даугавпилса. Его судьба характерна для многих: он бросил хорошо оплачиваемую работу в городе, вняв призывам ехать на село, чтобы восстанавливать довоенную хуторскую систему, самостоятельно созидать свое благополучие и возрождать славу латвийского крестьянина – зажиточного и рачительного хозяина. Тогда, в самом начале 90-х, многие начали активно скупать земельные участки, принадлежавшие ранее колхозам и совхозам, сколачивать независимые хозяйства.

Большинство, однако, испытало горькое разочарование: мечты об обильных урожаях, на корню скупаемых иностранцами, и толпах подобострастных городских батраков, готовых гнуть спину «за тарелку с похлебкой», так и остались мечтами. Вскоре выяснилось, что владение даже большими участками обрабатываемой земли не может обеспечить человека минимальными жизненными благами. Тимофей вынужден был последовательно отказаться от автомобиля, телевидения, даже электричества. Живут они с женой как в средневековье, коротая долгие зимние вечера при свете керосинки. Единственное развлечение – брага, которую они самостоятельно гонят. Пришлось распродать почти весь скот, в то время как большая часть земли оставалась необработанной – нерентабельно. Хорошо хоть обширный участок выкупил у Тимофея некий американец латвийского происхождения. Сейчас время от времени немного денег подкидывает дочь, работающая судомойкой в Испании. На старую работу в городе Тимофея не берут, ссылаясь на потерю квалификации. К сожалению, его судьба типична – так живут очень многие.

Каков портрет типичного обитателя латвийской глубинки? Исторически в Латвии сложилась хуторская система, когда отдельные хозяйства зачастую отстоят довольно далеко друг от друга. Старательно культивируемый последние полтора десятилетия принцип невмешательства в чужие дела нынче переходит в полнейшее равнодушие. Да и чем эти люди могут помочь друг другу? Большинство латвийских крестьян живет в нищете, а те, кто обладает хоть каким-то честолюбием, село покидают. На практике это иногда приводит к самым печальным последствиям…

Это была вполне обычная и даже уважаемая семья из Даугавпилса. Дед и бабушка «героя» – Иван и Светлана – встретили начало 90-х годов добропорядочными советскими пенсионерами. Мать Наталья работала на одном из городских предприятий, ее считали заслуженным мастером. Сестра Татьяна оканчивала школу. Однако наступление времен «демократии», «свободы» и независимости оказалось для этой семьи, как, впрочем, и для многих других, фатальным: на них стали обрушиваться одно несчастье за другим. Сначала в тюрьму за кражу сел отец Евгения (в семью потом он уже не вернулся). Наталью через некоторое время уволили с работы – по сокращению. Обидевшаяся на весь мир женщина, так и не найдя работы (в депрессивном Даугавпилсе начала 90-х это было очень трудно), предпочла плюнуть на всё и уехать за город, где в Калкунской волости у семейства была загородная усадьба. С собой она прихватила и юного Женю. 

Однако полоса несчастий еще не окончилась: в результате неосторожного обращения с огнем на кухне в доме начался пожар. Хотя все люди спаслись, с огнем они не совладали – и прекрасный дом, сохранившийся даже во время войны, сгорел подчистую. Пожарные застали лишь тлеющие угли.

Вот так Наталья с Женей остались без крова – в город им было возвращаться уже некуда. Началась жизнь на пепелище. Семья перебралась в бывший хлев, облагородить который так и не удалось: темнота и грязь в нем царили неимоверные. Единственным развлечением оставался старый телевизор, ловивший несколько латвийских программ, у которого по вечерам собирались Наталья и ее приятели с соседнего хутора (соседям электричество отрезали за неуплату). И собравшаяся компания увлеченно ныряла в чужую жизнь латиноамериканских «мыльных опер». Всё это сопровождалось тяжелым пьянством, почти всякая свободная копейка пускалась на пропой. Наталья перебивалась случайными заработками и копалась в маленьком огороде. О ней, кстати, до сих пор вспоминают как об искусном часовом мастере: в любые, казалось бы, навсегда уснувшие часы она умела вдохнуть жизнь... 

Понятно, в каких условиях жил Женька и какое воспитание получал. Он рос этаким Маугли: бегал по округе, промышлял мелким воровством из близлежащих хуторов. Немногие прохожие, пробиравшиеся по разбитому проселку мимо «поместья» Натальи, бывали не на шутку испуганы громким лаем из кустов – лаял Женька, это он так развлекался. Неудивительно, что в деревенской школе, куда отправился парень, за ним закрепилась репутация человека «странного». Тем не менее школу он закончил, поступил в профтехучилище. 

Тогда же в Женькиных руках стали появляться дорогие мобильные телефоны и другие вещи, которые были явно ему не по средствам. Но Наталья махнула на всё рукой, и закономерный итог не замедлил наступить: Евгения задержали во время очередной кражи. Был суд, условный срок... Через некоторое время Женька арестован по обвинению в убийстве. Он из ревности убил семнадцатилетнюю Наташу и закопал труп в лесу. Теперь Евгений отбывает десятилетнее тюремное заключение. 

Два года назад Наталья умерла. Но домик в волости не остался бесхозным – туда переехала ее дочь Татьяна. Жизнь Татьяны тоже решительно не заладилась. После школы она некоторое время пыталась работать в разных местах и закончила тем, что стала девушкой по вызову. Через некоторое время был найден безошибочный способ заработка: Татьяна вместе с сожителем принялись без устали делать детей. За несколько лет нарожала с полдесятка – и стала получать за них государственные пособия по материнству. Поскольку тянуть всех было невозможно, часть отпрысков родители сдали в приют, а с остальными Татьяна уехала в волость. Вскоре в усадьбе возобновилась прежняя жизнь – ее обитатели продолжают влачить безрадостное существование в покосившейся избушке…

А что делать тем, кто хочет вырваться из унылого мирка латгальской глубинки? Девушкам, например, предлагает свои услуги вездесущая секс-индустрия. Сейчас едва ли не самый распространенный способ оказаться в публичном доме – познакомиться с кем-нибудь в Интернете «для серьезных отношений», а затем отправиться к жениху в Европу по туристической визе. Ну а там, заполучив доверчивое создание в свои лапы, «жених» находит способ сломать «невесту», отправив ее на панель. Считается, что европейским властям проститутки-гастарбайтеры выгодны: пенсий и других социальных гарантий, в отличие от местных, не требуют. А как только с кем-либо из них возникают проблемы, их выдворяют из страны. 

Типичный пример – судьба двадцатилетней Инары. Родилась на глухом хуторе, после школы перебралась в Краславу – крохотный городишко в Восточной Латгалии, существовала на нищенскую зарплату официантки в кафе. Унылая провинциальная жизнь тяготила девушку, и всё свободное время она сидела в интернет-кафе, «зависала» на сайте знакомств. Там она познакомилась с неким Валентином. Через два месяца после начала переписки Валентин появился в Краславе, а всего через неделю новоиспеченная пара уехала в немецкий Кемниц. Тут «жених» отобрал у девушки паспорт и, угрожая убийством, сдал «по знакомству» в рабство хозяину местного борделя. Инара вместе с двумя подругами по несчастью из Польши жила в большом доме, вела хозяйство, готовила, стирала и убирала. Присмотр осуществляла сорокалетняя суровая матрона, которую все именовали «мамой». Ежедневно каждой из девушек приходилось обслуживать по четыре-пять посетителей, преимущественно из респектабельных немцев. Когда появлялись клиенты, они уединялись с ним – 20 минут секса обходились посетителю в 50 евро. Помимо денег, которые Инара через «маму» отдавала владельцам борделя, еженедельно приходилось «отстегивать» по 500 евро и Валентину. Так она прожила четыре месяца, а потом Валентин «смилостивился» и согласился отпустить Инару из секс-рабства, вернув ей паспорт и на прощанье отобрав скопленные две тысячи евро. Он так запугал девушку, что она, даже и не думая обращаться в местную полицию, спешно уехала на родину. Поездка стоила ей здоровья – и теперь Инара сидит на лекарствах, иначе исхудает до состояния дистрофика...

Как бы ни были трагичны описанные судьбы, в них нет ничего удивительного. Латвийские селяне по большей части живут в поразительной бедности, стремительно сокращаясь численно. Особенно это заметно как раз в самом бедном регионе страны – Латгалии. Смертность здесь в 6 раз превосходит рождаемость. Людей косят пьянство, стрессы и безнадега: недаром страна уверенно держит европейский «рекорд» по смертям от инфарктов и инсультов. На всемирной карте суицидной статистики Латвия стабильно держит одно из «почетных» мест, занимая четвертую позицию в ЕС (на первом – соседняя Литва). В основе 80% самоубийств лежит депрессия, причины которой в большинстве случаев связаны с ухудшением социально-экономических условий и кризисом.

А ведь начиналось это куда как весело – с Большого Дележа. Тогда, в начале 90-х, селяне с большим воодушевлением поделили колхозное имущество: разогнали технику по домам, перерезали общественную скотину, оделили каждого землей (некоторые отхватили чуть ли не по сотне гектаров). Бывшие колхозники с головой окунулись в «бизнес»: кто бросал злаки в почву, кто вострил пилу, кто разводил птицу, некоторые даже завели страусов. Однако мечты о частнособственническом благоденствии развеялись почти сразу. Выяснился крайне неприятный для новоявленных «фермеров» факт: крестьянское дело невозможно без государственной поддержки. Но это самое государство предпочло дешевые и необременительные поставки из-за рубежа, закупая у «своих» лишь зерно – правда, по таким ценам, что вскоре на тех, кто продолжал сеять в крупных масштабах, стали смотреть чуть ли не как на клинических идиотов. «Фермерские хозяйства» разорялись десятками. Премьер-министр Андрис Шкеле, правивший в конце 90-х, провозглашал: «Нам нужны только десять процентов крестьян, только их мы будем поддерживать, чтобы обеспечить страну продуктами. Остальные пусть выживают сами».

Но и судьба этих десяти процентов оказалась незавидной: их натуральным образом кинули. Именно они, сохранившие еще возможность содержать сельскохозяйственную технику, устраивали памятные «тракторные марши» в январе в Ригу, требуя от правительства пересмотра аграрной политики. Неудивительно: ведь все последние годы власть активно убеждала их: берите кредиты, расширяйте хозяйство, закупайте новую технику! Теперь же получается, что крестьянам эти кредиты просто нечем отдавать... 

Те, кто еще остался в деревне, живут, как и Тимофей, натуральным хозяйством. Держат свиней, коров и кур, сеют ячмень и картошку – ровно в таких количествах, чтобы самим прокормиться. Скудные денежные пособия складываются из пенсий и детских пособий (поэтому многие предпочитают пользоваться «методом» той же Татьяны). Досуг проводят за свинцовым, безрадостным деревенским пьянством, причем «потребляет» и стар и млад. 

Вот и большинство земель пустует, покрывается бурьяном, из которого кое-где торчат развалины бывших колхозных ферм и зернохранилищ. Обширные ухоженные луга, многокилометровые пашни и пасущиеся стада коров превратились в редкостную экзотику. Прекрасный пример либеральной экономики и идеологии в действии. Другое дело, что даже правило: «выживает сильнейший», похоже, не действует – почти все «сильнейшие» латвийскую глубинку уже давно покинули.

 Владимир Веретенников