Тоталитарист ли Платон?

Идеальное государство Платона сегодня часто рассматривают как наиболее древний пример философского обоснования тоталитаризма. Так ли это?

Платон всегда почитался как первый социалист древности. В элите Платона нет ни власти денег, ни власти по рождению. Это своего рода тоталитаризм во благо, тоталитаризм, имеющий своей единственной искренней целью выгоду для пасомых, а не их эксплуатацию.

Сократ весьма остро дискутирует на эту тему с Фрасимахом в первой книге платоновского “Государства”. Он поднимает вопрос: является ли благом для правителя его власть? И решает его в отрицательном смысле. Сожаление вызывает иное: платонизм не выработал механизма приведения к власти именно философов.

С другой стороны, у любого тут же возникает сомнение, во многом ставшее уже банальным: а стоит ли пытаться насильно делать людей счастливыми? Но кто так думает, тот совсем не знает Платона.

Ни о каком счастье индивида у него речь не идет. Это, кстати, обычная ошибка полагать, что социальные и иные улучшения общества ведут к некоему неизбывному человеческому счастью. Отсюда и глупости, вроде “всех осчастливить нельзя” и т.п. Суть в другом: никакое социальное конструирование не может претендовать на то, чтобы осчастливить человека. Оно лишь пытается создать ему лучшие внешние условия. Счастье же – это всегда дело рук и проблема интимной жизни исключительно самой личности.

Впрочем, иногда в платонизме усматривали как раз нечто совершенно противоположное даже благому тоталитаризму. Р. Пельман, довольно известный немецкий ученый, считал, что ленинская республика является реализацией платонической идеи в современности. Мыслил он эту близость, правда, больше в экономическом, а не в аполитическом смысле. “Как новейшая социалистическая критика процента на капитал противопоставляет так называемой теории производительности теорию эксплуатации, согласно которой часть общества – капиталисты присваивают себе, наподобие платоновых трутней, часть стоимости продукта, единственным производителем которого является другая часть общества, рабочие, – точно так же и античный социализм, по крайней мере по отношению к денежному капиталу и ссудному проценту, противопоставляет производительности капитала понятие эксплуатации” (История социального вопроса и социализма в античном мире. 1925 г.).

Социальный вопрос явился для Платона лишь средством для решения морального. Сократ дискутирует с Фрасимахом о справедливости и, стремясь доказать свои положения, приходит к необходимости расширить саму базу спора. Так из темы моральной справедливости возникает тема справедливого государства. Ни о какой тоталитарности, попытке подавления Платон вовсе и не думал, он просто конструировал доказательства идеи справедливости. И не его вина, что они вышли более единообразными, чем многообразными по своей сути.

Для Платона путь к совершенствованию не идет через свободу для “всего”. В этом смысле знаменитая вольтеровская фраза: “Я искренне ненавижу ваши идеи, но я отдам жизнь за то, чтобы вы имели право их высказать…” – абсолютно антиплатонична. Ведь в ней Вольтер объявляет главной ценностью именно свободу для “всего”, не задумываясь, в этом ли истина.

Для Платона многообразие само по себе еще не является ценностью, если оно не докажет своей истинности. Древние платоновские тексты наполнены достаточно глубокими доказательствами как раз единообразия истины. Некоторые же современные ученые смешивают это самое “единообразие” философа с тоталитаризмом. Внешние поводы для этого действительно есть. Но Платон считал: из всех типов человека самая худшая душа у тирана. То есть как раз “лидера тоталитаризма”.

Понятие тоталитаризма – это не более чем современный терминологический ярлык, примененный к древности, где сами подходы были иными. Например, тогдашняя философия совершенно не различала понятий общества и государства, поскольку не были еще вскрыты экономические законы развития.

Платон не желает отдавать власть народу и не хочет лицемерно называть ее народной, не верит в демократию. Народовластие, самоуправление – власть массы, за которую только и боролись социалисты и при которой нынешние люди, в отличие от греков, никогда не жили, видя лишь ее суррогат, ему изначально противны. Платон ненавидит демократию, живя в ней.

Ленин был радикальным демократом. Мы же, потеряв всякие ориентиры, называем демократами сторонников олигархии. По сути, на сегодня у нас нет демократов, а есть только люди и партии, носящие их имена. Вообще, если брать экономическую составляющую, Платон отставал от Ленина, а вот если говорить о политике, то наоборот. Ибо греки давно прошли тот уровень, к которому современное общество, пыхтя, лишь стремится поспеть.

И это в политике. А что говорить о культуре, даже об экономике, где у сторонников Платона давно было сочетание ныне не сочетаемого: общественной (причем именно общественной, а не государственной) и частной собственности.

Платон и Ленин едины в честном подходе к проблеме. Платон взывает к единственно справедливой элите – элите духа, Ленин – враг любой элитарности вообще.

Очень любопытно в этом смысле взглянуть на современный политический спектр России: там нет ни одной партии с откровенностью такого рода. Все наши партии выступают исключительно от имени народа. На самом же деле они распадаются на две крупные группировки элиты: бюрократическую и крупного капитала. Силы, выступающей за народ, просто не существует в природе. Партии лагеря крупного капитала: СПС, “Яблоко”, “Дем. Россия”, “Либ. Россия” – исключительно “белые”. Что касается бюрократических партий: “Ед. Россия”, КПРФ, ЛДПР, “Родина”, то они делятся на белых и красных.

Необходимо упомянуть также силу, не принадлежащую ни к бюрократии, ни к крупному капиталу, но своего рода бессмысленную, ибо она ненавидит власть, как таковую. Но здесь надо сделать некоторые пояснения, ибо мы подошли к очень распространенному заблуждению.

У нас, как известно, постоянно противопоставляют власть и народ. Это все равно что противопоставлять кота и кусок мяса, за который он борется с поваром, вместо того чтобы противопоставить кота и повара, что было бы гораздо логичнее.

Власть – это не противостоящая народу сила, это приз, за который она борется с элитой. Сила же, действительно борющаяся с властью, - это анархисты. Отсюда ясно, в чем бессмысленность ненависти к власти. Ненавидеть надо не власть, а элиту, власть захватившую. Если только это не единственная настоящая элита – духовная… Но такая, увы, не существовала никогда.

Широко известна символика платоновского “Государства” касательно ремесленников (или “бронзовых” людей), стражей (имеющих “серебряную” основу) и, наконец, людей “золотой” духовной сущности, которыми являются только философы, правители идеального государства. Мораль этой аллегории очевидна: “бронзовые” люди – это мещане; основой “серебряных” является чувство, прежде всего эмоциональный порыв. “Золотые” же – это наиболее сознательная, опирающаяся на разум часть человечества.

Практически все респектабельные буржуазные партии относятся к первому – “бронзовому” – типу. “Идейные”, как, например, коммунисты, исламисты, в платоническом понимании имеют явную “серебряную” основу. Что касается “золотой” партии, то таковой, пожалуй, является лишь прежняя социал-демократия, как в большевистской, так и в меньшевистской вариации. А, например, “экономисты”, которых сегодня мало кто знает, были неким сколом с этой социал-демократии, сознательно перешедшим с “золотого” на “серебряный” уровень еще в XIX веке.

Вообще, говоря о платоновском “тоталитаризме”, необходимо всегда иметь в виду, что моноидеологическое диктаторское общество хорошо для тех, кто является искренним носителем данной идеологии. Для них это, собственно, и не диктатура вовсе, а отсутствие раздражителей в виде других мировоззрений. Но обычно эту монополию или заставляют соблюдать, или пытаются убедить соблюдать. Платон не хотел заниматься ни тем, ни другим – он создавал представителей своей идеологии, с самого их рождения, будучи при этом неимоверно радикальнее всех идеологов нашего современного мира. Он не оставил ничего, что могло бы повлиять на ребенка не должным, с точки зрения философа, образом.

Он замахнулся на последний и древнейший возможный противовес общественному влиянию – семью. Этот социальный институт, идущий еще из эпохи родового права, действительно объективно несет в себе иное – противостоящее государству – начало. Но хуже другое: семья враждебна и обществу без государства. Ибо общественное и семейное – это две разные системы координат. Государство в конечном итоге преходяще, и его враждебность семье свидетельствует не столько против семьи, сколько против самого государства. А вот общество – вещь, напротив, более постоянная, чем даже сама семья.

Семья в этом смысле лишь гораздо более древний по сравнению с государством, но также не обязательный социальный институт. И Платон осознал это раньше других мыслителей. Он понял, что совершенствование общества в конце концов наталкивается на сопротивление именно семьи. Попробуйте воспитать ребенка в самом благом направлении с помощью общественных усилий, если семья не идет в этом смысле в ногу или, тем более, если она этому противится…

Любопытно упомянуть здесь и о том, что с психологической и социальной точки зрения семья – это женский институт. Тогда как государство и общество – мужской. Повышение значимости всего общественного объективно означает усиление мужской роли в обществе.

С этим были вполне согласны Прудон и Ницше, Энгельс и Платон. Еще в эпоху Великой французской революции просветители говорили: “Монархам все равно, кем управлять, а республике нужны мужчины”. Женщина всегда более консервативна, поддерживает существующее статус-кво, неся главным образом охранительные функции. Мужчина же – создатель цивилизации и культуры, стремящийся к прогрессу деятельности – как созидательной, так и разрушительной, что видно и из открытой недавно игрек-хромосомы, имеющейся только у мужчин.

В речи мальчиков в самом раннем детстве гораздо больше глаголов, чем у девочек. С другой стороны, женщина гораздо защищеннее биологически, ее психика грубее, меньше подвержена внешним воздействиям, и с этой стороны она как раз сильный пол. Объем мозга женщины несколько меньше мужского, она не обладает абстрактным и комбинационным мышлением. Недаром общественная жизнь древних эллинов, например, была целиком основана лишь на мужском населении. И вообще классические афинские мужчины проводили значительно больше времени на площади, чем дома.

Платон все это видел, он во всем этом жил, но только хотел еще гораздо большего на пути духовного совершенствования. Другое дело, что мы сегодня имеем в культурном отношении неизмеримо меньше даже среднего аттического уровня.

И здесь мы подходим к весьма интересному моменту: чему может действительно помешать семья? Мешать тому обществу, что мы имеем сегодня, не надо, оно само себе мешает. Реально помешать семья в состоянии лишь обществу “идеальному”, совершенному или, по крайней мере, к этому стремящемуся. Именно там семья начинает тормозить общественное развитие своей косностью, мещанством, заботой отнюдь не об общественных идеалах.

Она воспитывает не гражданина. И те “граждане”, которых общество всегда, тем не менее, имело в истории, стали такими отнюдь не благодаря, а вопреки семейному социальному институту. Конечно, нет правил без исключений. Ленин, например, вырос в семье революционеров и сам стал революционером. Но как много общественных порывов гасится именно семьей. Или, с другой стороны, как много полезной энергии уходит на заботу о семье.

Сегодняшнему миру, находящемуся на гораздо более низком уровне развития, чем платоновская древняя Эллада, трудно понять подобный антисемейный порыв. Но мы, напоминаю, разбираем вопрос о “тоталитаризме”, и не только с точки зрения учения Платона.

Если на самом деле попытаться встать на эту благородную позицию общественного улучшения во что бы то ни стало, то таким ли уж важным покажется самоцельное сохранение того или иного института старого общества, в том числе и семьи?

Михаил Н.МОТОРИН,

аспирант