Предисловие «ЭФГ»: Согласно мнению автора, высказанному им в одной из бесед за чашкой чая в редакции «ЭФГ», в мире восточного христианства начались судьбоносные процессы. В эту Ойкумену, как известно, входят армяне и грузины, сербы и черногорцы, болгары и македонцы, греки и молдаване, и конечно же, русские, украинцы, белорусы. Входят в него также и не столь известные в современном российском обществе египетские копты, ближневосточные езиды и жители православной Эфиопии. Не так уж и мало.

Зажатое между громадой западного христианства и бушующим морем ислама восточное христианство переживает один из самых волнующих моментов в своей истории.

 Своеобразие момента заключается в том, что Россия – в последние шесть веков ведущая держава восточнохристианского мира, по крайней мере ее власть, всё более протестантизируется, оппозиция – исламизируется. И главное, для малых восточнохристианских народов Россия с ее протестантизирующимся православием «петербургского обряда» всё в меньшей степени является «большим братом». Просто в силу того, что ни сербы, ни грузины, ни молдаване, ни тем более далекие эфиопы или копты не воспринимаются российской властью как нечто, ради чего стоит действовать, а российским обществом – как нечто родное и близкое хотя бы по формальной вере. Для современного русского человека куда ближе протестант-немец или католик-француз, чем «хачики» – армяне или тем более грузины, не говоря уже об эфиопах или сирийцах-христианах.

В то же самое время малые восточнохристианские народы давно стремятся к тому, чтобы превратиться из объекта истории в одного из ее субъектов. Вот так – не больше и не меньше.

И если малые восточнохристианские народы окончательно убедятся в том, что Россия либо не способна, либо не желает играть роль лидера восточнохристианского мира, если то удивительное отношение ко многим восточнохристианским народам, которое демонстрирует Кремль в последние годы, будет продолжаться и укореняться: мол, а куда вы денетесь? – что ж, свято место пусто не бывает. Восточнохристианская субъектность может быть выстроена на каких-то иных основаниях. Основаниях, которые могут оказаться неприятным сюрпризом для России.

 Для того чтобы наши читатели лучше понимали онтологические основания восточнохристианской Ойкумены и ее отличие от либерализма, де-факто являющегося господствующей идеологией в современной России, мы предлагаем нижеследующую статью.

ЛИБЕРАЛИЗМ И ВИЗАНТИЗМ

В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИЧЕСКОГО ХРИСТИАНСТВА

Основной целью настоящей статьи является попытка выявления онтологических оснований либерализма. Его возникновение, как известно, в свое время привело к существенной переоценке ценностей, которая, можно сказать, не завершена окончательно и поныне.

Как пишет по этому поводу В.Н. Сагатовский в своем эссе «Русская идея: продолжим ли прерванный путь?», «в качестве базовых ценностей этого пути (т.е. либерализма) называют индивидуальную свободу, опору на самого себя и счастье, понимаемое как достижение материального благополучия, богатство... Это свобода одинокого волка, надеющегося лишь на свои силы и в непрестанной борьбе кующего свое счастье. Одинокая свобода без помех приумножить "славу Господню!". Права же других людей гарантируются не сердечной привязанностью, не голосом совести, но рациональным договором о взаимовыгодных отношениях» (курсив мой. – А.Г.) (Хрестоматия по философии / Сост. П.В. Алексеев, А.В. Панин. М. 2003. С. 544–545). Тем самым выстраивается та система ценностей, классическая характеристика которой была дана в известной работе Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».

Начнем с того, что Ренессанс, с его трагической и великой культурой, культурой, которая не только привела к секуляризации, но и раскрыла новые горизонты в христианском понимании онтологического характера красоты, ее символической сущности (что не только не выпадало из исторического христианства, но и стало этапом его дальнейшего развития, раскрытия его возможностей и актуализацией его великих идей), оказался самой грандиозной попыткой в истории человечества реализовать богочеловеческие возможности в сфере творчества. Но несмотря на то, что в самом Ренессансе, по большому счету, возобладала секулярная линия, которая в конце концов привела к его размежеванию с историческим христианством, именно христианские импульсы обеспечили бессмертие этому величайшему феномену в мировой истории и культуре. «Весь Ренессанс ни на одно мгновенье не был цельным, не мог быть возвратом к язычеству. Весь Ренессанс, основанный на бурном столкновении языческих и христианских начал человеческой природы, как вечных начал, имманентных и трансцендентных, был необычайно сложен» (см.: Бердяев Н.А. Смысл истории. М. 1990. С. 104–105). И хотя в эту эпоху не удалось достичь подлинных высот христианского творчества, раскрыть заложенную в последнем божественную сущность, Ренессанс не стал явлением секулярной культуры и не удовлетворился ни идеализацией античности, ни ее духовностью – как эталоном духовности вообще. Отсюда и неразрешимая трагедия Ренессанса, и его всемирное значение в исторических судьбах человечества.

Однако прямым детищем тех духовных веяний, которые сперва привели к Реформации, а потом и к феномену чисто секулярного характера – Просвещению, оказался либерализм. Одну из наиболее точных, на мой взгляд, характеристик духовной составляющей либерализма – протестантизма дал Леонтьев, который считал, что последний вел «к безбожию, через посредство бесцерковности» (Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. М. 1886. Т. 2. С, 101).

С самого начала протестантизм приобрел однобоко предвзятый характер. Противопоставление веры и дела вносило непоправимый раскол в христианскую цельность, для которой вера без дел бессильна, а дело без веры мертво. Рационализация теологии, а в конечном счете – и религиозного мышления вообще приводила к тому, что верующий становился единственным интерпретатором Священного Писания, и в этом нелегком деле направляющей на путь истины силой являлся его автономный разум. Прежде всего речь шла о рационалистическом осмыслении христианских таинств. Но поскольку последние принципиально не поддаются таковому, то естественным образом спектр протестантского внимания переключался с откровения на перетолковывание христианских идей в духе новых исторических реалий, приведших к «реформированию» христианства.

Наиболее существенный разрыв произошел в связи с основным вопросом – догматом личной веры. Христианство исповедует коммюнотарное спасение, в соответствии с которым все ответственны за всех. Это глубоко христианская идея. Личность, заботящаяся только о собственном спасении и эгоистически равнодушная ко всему остальному, очень далека от Царствия Божия. Личностное спасение в отрыве от остальных оборачивается религиозным самообманом. Об этом верно судит Н.О. Лосский: «Жизнь человека в Боге не может быть изолированным творчеством, обособленным от творчества других существ: совершенная любовь к Богу, который с любовью сотворил мир, необходимо включает в себя также и любовь ко всем сотворенным Богом существам. Отсюда следует, что творчество всех существ, живущих в Боге, должно быть соборным, вполне единодушным. Каждый член единодушного целого должен вносить в соборное творчество индивидуальный вклад, т.е. единственное, неповторимое и незаменимое содержание: только в таком случае они могут своею деятельностью восполнять друг друга и создать единое и единственное прекрасное целое» (Лосский И.О. Условия абсолютного добра. М. 1991. С. 57).

Взяв под сомнение идею коммюнотарности и абсолютизировав момент индивидуального спасения, протестантизм на этом не остановился. Логическим следствием такой постановки вопроса было отрицание универсального характера Церкви. Поскольку протестантизм устанавливал личную связь человека с Богом, постольку отпадала необходимость в Церкви как связующем звене между ними. В соответствии с рационалистической установкой протестантской догматики, Церковь отождествлялась с внешними формами своего проявления, как правило с организационными структурами, и воспринималась только в этой своей ипостаси, что приводило к выхолащиванию истинного ее содержания, ее сокровенной сущности, которая и составляла ее глубинное божественное предначертание. Но внешняя сторона Церкви ни в коей степени не может адекватно воспроизводить ее внутреннюю сущность. Внешняя сторона Церкви может быть далека от совершенства и подвержена тем изменениям, которые происходят в обществе и в той или иной форме меняют какую-то часть функций ее жизнедеятельности. Внутренняя же сторона Церкви идеальна, вечна и абсолютна, она есть Божественный Промысел и соборное проявление самого Бога. В своем единственно адекватном определении Церковь есть мистическое Тело Христово, ибо в ее основание положена соборность, свободно объединяющая личности на основе общей любви к Богу и Его Сыну Богочеловеку Иисусу Христу. Сведя на нет принцип соборности, протестантизм до неузнаваемости изменил христианство, ибо христианство без соборности – это в конечном счете отказ от Христа. Естественно, что протестантизм, столь резко порвавший с католицизмом, а вместе с тем и с идеей всеобщего спасения как абсолютной истиной христианства, должен был секуляризироваться: отказавшись от принципа церковности, протестантизм через секуляризацию сферы духовной деятельности во многом десакрализировал религиозное мышление и тем самым предопределил возникновение «царства разума» XVIII века, с присущей последнему склонностью к материализму.

Протестантизм в том смысле, который мы в него вкладываем, нашел благодатную почву для своего высокого развития именно в Германии, откуда начал распространяться по всей Европе, и уже в XVI столетии стал общеевропейским феноменом, во многом превращаясь в решающий фактор развития. Но свое право на существование в кровавых баталиях с католицизмом он утверждал в целой серии гражданских войн, которая делится на 3 периода: 1562–1572, 1572–1576, 1576–1594. Первые вспышки религиозных войн относятся к периоду царствования Франциска I (1515–1547), а последнее крупное столкновение приходится на конец правления Людовика XIV (1643–1715) и связано с восстанием комизаров.

Если в Германии протестантизм возник как религиозный протест против вопиющих нарушений Рима, как своеобразная форма проявления германского Духа, во Франции – как зов пробудившейся религиозной совести, то в Англии он был буквально воспринят как появившаяся возможность «более дешевой мессы» и именно благодаря этой стране, обнаружив приверженность традициям материализма, эмпиризма, сенсуализма, а позднее – позитивизма и прагматизма, получив свое блестящее оправдание в протестантской идее «либерального христианства», обрел мировую значимость. И хотя духовные борения протестующей религиозной совести против насилия папизма зародились в Германии и Франции, со временем в этих странах (так же как и во всех остальных, где протестантизм занял господствующие позиции) протестантство было полностью англизировано и постепенно отождествлено с англосаксонским мировоззрением.

Уникальным образом сложилась судьба протестантства в Германии, где, потесненное его англосаксонской формой, как проявление германского героического религиозного Духа оно сохранилось прежде всего в философии и музыке. Как представляется, немецкий классический идеализм в каком-то смысле мог появиться только на протестантской почве, которая взрастила также Баха, Генделя, Телемана. Однако проявляющееся на уровне Духа германское протестантство в своей сущности было куда ближе католицизму и православию, чем англизированной форме протестантизма.

Последняя же как разновидность нового религиозного сознания превратилась в космополитическую форму протестантизма вообще. В целом протестантизм, при всех своих реальных достоинствах и даже присущем ему универсализме, в англизированной своей форме оказался искажением христианского сознания. Протестантизм как духовный феномен англосаксонского мира породил либерализм, со временем в корне изменивший духовную и экономическую жизнь человечества. Уничтожив идеи христианской соборности и коммюнотарности и заложив основы индивидуализма, изначально чуждого христианству и непосредственным образом прокладывавшего дорогу секуляризму, либерализм должен был приспособить экономические основы общества к своим мировоззренческим установкам. Отсюда и порожденный им капитализм, при котором создание и потребление материальных богатств превращается в главный фактор человеческой деятельности. Несмотря на кажущуюся тотальность материального начала, обнаруживающую себя и в процессе материального производства, и в эксплуатации человека человеком, и – как прямое следствие последней – в присвоении плодов чужого труда в качестве прибавочной стоимости, обусловленный этим началом процесс имеет исключительно духовные основания. Катастрофическая аберрация религиозного сознания непосредственным образом должна была сказаться на экономических взаимоотношениях между людьми. Отказ от соборности, всеобщего спасения и всеобщей ответственности перед Богом и друг перед другом привел к появлению духовно чуждого христианству феномена индивидуализма, благодаря которому отдельно взятый индивид уже не видит в окружающих его людях «братьев во Христе». Бытие индивида утрачивает свое духовное измерение. Его взаимоотношения с Богом, минуя Церковь, рано или поздно десакрализируют его сознание и формируют у него чисто секулярные мировоззренческие представления об «автономности» личности, а потом – и о самодостаточной «свободной личности и ее правах», что, в свою очередь, в экономической сфере приводит к чисто механическим отношениям между людьми, регулируемым исключительно через сферу производственных отношений, через механизм распределения и перераспределения материальных благ.

Протестантизм порождает либерализм, а сам либерализм стоит у истоков современного капитализма, для которого фактор материального богатства, его создания и приумножения переходит из сферы чисто производственной в мир духовный и десакрализирует его. Антихристианский характер капитализма сказывается в первую очередь в том, что ценность человека заменяется ценностью капитала, и место лишенного своих духовных корней человека занимает онтологизированный в своей абсолютной значимости капитал.

Насколько либерализм может быть отождествлен с Ренессансом и выведен оттуда как его законнорожденное детище? При такой однозначной постановке вопроса ответ должен быть столь же однозначным. Ренессанс и либерализм по своему объему не тождественны друг другу. Если Ренессанс и появился первоначально как феномен западноевропейской культуры, то имманентно присущая ему тенденция к религиозному осмыслению сущности творчества, что немыслимо без осознания его сакрально-религиозного основания, глубинно религиозного его характера как высшей ценности человеческого бытия, имела всечеловеческий и общечеловеческий характер. Даже если признать, что Ренессанс культурно-исторически и географически не вышел за пределы Западной Европы, то в духовном плане он, безусловно, принадлежит всему миру. Такая универсальная значимость Ренессанса была изначально заложена в нем.

Что касается либерализма, то его появление вначале носило локальный характер и не могло претендовать на всемирность. Более того, либерализм оказался побочным следствием протестантизма.

Протестантизм как явление мирового значения возник в недрах западного христианства и стал следствием тех трагических катаклизмов внутри католицизма, которым суждено было сыграть роковую роль в дальнейших судьбах последнего. Сперва протестантизм ограничился борьбой с католицизмом как с «несовершенной» формой отжившего исторического христианства, и в этой борьбе ему нельзя отказать в определенной правоте. Однако чем больше протестантизм десакрализировался, тем больше появлялось оснований для дальнейшей секуляризации духовной жизни на его почве. Либерализм есть прямое детище секуляризуемого протестантизма, его завершающая фаза. Дехристианизация религиозного сознания через внедрение в него идеологии индивидуализма должна была дехристианизировать саму постановку вопроса об индивиде и перейти к открытому обоснованию формально и абстрактно понятных «прав гражданина и свободной личности».

Таким образом, либерализм, будучи по своему происхождению локальным событием, никак не мог в самом начале своего становления претендовать на всемирность и общеобязательность для всего человечества, регламентацию норм поведения. Возвышение либерализма стало возможным в результате превалирующего экономического, а потом уже и духовного влияния англосаксонских стран сперва на Западе, а позже, ближе к концу XIX века и на протяжении всего XX века, и во всем мире.

Весь предыдущий анализ духовной сущности протестантизма и его секуляризированной формы – либерализма подводит к вопросу историософской и метафизической значимости. Насколько протестантизм и его производная – либерализм как высшие духовные феномены англосаксонства имели отношение к романским и германским народам Западной Европы, и особенно к тем из них, которые преодолели соблазны протестантизма и остались верными традиционному католицизму? Имели ли место по отношению к ним искусственное внедрение и завуалировано насильственное экспортирование либерализма, как это происходило со славянским миром? При всей сложности, драматизме и даже трагизме взаимоотношений трех составляющих Запада – англосаксонства, германства и романства, скрещивании диаметрально разных духовных течений, классическим примером чего является извечная борьба во многом духовно несовместимых начал – англосаксонства и германства, процесс исторического становления либерализма протекал в совершенно иной плоскости бытия и качественно отличался от того, что происходило на славянском востоке Европы и на самом православном Востоке. Секуляризм как феномен мировой истории произволен от протестантизма, и католицизм в своей устоявшейся исторической форме вряд ли смог бы прийти к секуляризму, по крайней мере с такой глубиной и значительными историческими последствиями, какие характерны для первого. Вместе с тем духовная и материальная жизнь Запада с точки зрения исторического становления западного культурно-исторического типа выступала как единое цивилизационное целое.

Для понимания этого относительного, но в то же время реального западного культурно-исторического единства необходимо рассмотреть те три обстоятельства, с которыми если и не непосредственно, то по крайней мере опосредованно связан либерализм. Первое: «римский элемент», неправомерно полностью отождествленный с «римским правом». Отнюдь не упрощая фактор воздействия «римского элемента» на западноевропейскую культуру и историю и не гиперболизируя его значимость в жизни западноевропейского общества, не следует впадать и в другую крайность, сводя его значение на нет. Вне всякого сомнения, фактор «римского элемента» через «римское право» дисциплинировал сознание западноевропейских народов, что не могло не сказаться позитивно на духовном уровне, и в частности не могло не привести к появлению такого великого феномена, как прусско-германский Дух. Вместе с тем чисто языческое по своему происхождению и внутреннему своему содержанию «римское право» могло в некоторой степени привести к искаженному пониманию отношений человека и Бога и в определенном смысле перевести их в плоскость рассудочного восприятия сакральных вещей, что нашло свое выражение в проникновении юриспруденции в сферу религиозного сознания. За счет постепенного усиления индивидуалистических начал идея соборности в католицизме была поколеблена, что со временем должно было привести к декатолизации самой западной Церкви. Таким образом, само историческое становление католицизма под влиянием окружающего социума создало условия для его же опровержения протестантизмом.

Второе: вне всякого сомнения, либерализм оказался генетически связанным с теми духовными установками Ренессанса, которые прямым образом проложили дорогу секулярной культуре. Ренессанс трансформировался в секуляризированный гуманизм с чувственно-эстетическим содержанием. Историческое христианство в определенном смысле принизило значение естественной сущности человека, а пошедший по пути секуляризации Ренессанс начал с ним борьбу за раскрепощение природы, эмансипацию чувственной сущности человека. Однако в пределах собственно ренессансной культуры речь шла всего лишь об «автономии» чувственности от Бога, о своеобразном разделе сфер самостоятельного существования чувственно-природно-эстетического и теолого-метафизически-духовного. Вместе с тем секуляризированный Ренессанс не мог неопределенно долго находиться на высоте духовного переживания языческой божественности и с имманентно присущей ему предопределенностью привел к эпохе Просвещения, с ее культом Разума, объявившего себя единственным мерилом всех ценностей, началом и концом всех вещей.

В век Просвещения Богу не осталось места в десакрализированном мире, из которого Он вытеснялся всесильным и всезаменяющим Разумом. Таким образом, в западнохристианской цивилизации произошла метафизическая трансформация, в результате которой чувственно-эстетическое Ренессанса перешло в эмпирико-рационалистическое Просвещения. И именно в этот промежуток исторического времени появляется либерализм. Более того, все присущие ему импульсы позитивного свойства относятся исключительно к этой эпохе.

Третье: даже после эпохи Реформации и раскола в самом западном христианстве, когда от католицизма откололся протестантизм, здание единой романо-германской цивилизации поколеблено не было. Именно этим фактом обусловлено то обстоятельство, что либерализм, будучи продуктом только протестантизма, оказал в то же время существенное влияние на духовную ситуацию в Западной Европе в целом, проложив дорогу индивидуализму, со временем ставшему определяющим фактором для исторических судеб западной цивилизации. Становление либерализма совпало со становлением новоевропейской истории.

Вместе с тем прогресс либерализма ознаменовал превращение западноевропейской цивилизации во все более и более космополитизируемую и утрачивающую свою изначальную природу. Англо-американский фактор, никогда прежде не выступавший ведущей духовной силой Запада, превратился в ходе этого процесса в определяющую силу; причем внутри англосаксонства периферийная в метафизической жизни Западной Европы Англия стала выглядеть более чем величественно на фоне «новой» Англии – Америки, в лучшем случае являвшейся ее упрощенным вариантом.

Подобно тому как римская Церковь объединила романо-германский Запад в единое цивилизационное целое, восточная Церковь свела в цивилизационное целое народы Передней Азии (исторического Ближнего Востока) и Восточной Европы, тем самым создав византийский культурно-исторический тип. Сам ход исторического развития отличал друг от друга эти процессы не по внешним принципам, а по существу. Если начавшаяся в XVI веке в западном христианстве реформация привела его к религиозному распаду, то внешне схожие процессы, имевшие место в восточном христианстве, не имели аналогичных результатов. Религиозные расколы глубоко потрясли православную Церковь в V–VIII веках и поставили ее на грань великой культурно-исторической катастрофы, что привело большую часть православного Востока к отпадению от греческого православия. Несмотря на весь многовековой драматизм этого всемирного по своим масштабам события, зачастую обретавшего трагические черты, при внешнем противостоянии и открытой вражде двух частей православия, доходящей до взаимной ненависти и даже кровопролития, отголоски чего дошли даже до наших дней, проявившись в психологической несостоятельности определенной части церковной паствы признать православие всех восточных церквей, невидимое сакральное единство православной Церкви было сохранено. И хотя результаты этих событий оказались страшными – падение Византийской империи в 1453 году, многовековое рабство народов православного Востока, завершившееся в конце XIX и в начале XX вв. турецким геноцидом, унесшим жизни миллионов людей, величие православной Церкви как единой при всем внешнем распаде и расколе апостольской преемницы Древней Церкви, не было утрачено. И хотя «Второе общее заявление и предложения Церквам» Смешанной комиссии по богословскому диалогу между Православной и Восточными Православными Церквами (Шамбези, Швейцария, 23–28 сентября 1990 г.) – важнейший документ, появившийся в результате трех десятилетий переговоров, констатировало отсутствие догматических расхождений в области христологии, Архиерейский Собор РПЦ 1997 г. по результатам обстоятельного изучения этого документа в Синодальной Богословской комиссии (1994–1997), приветствовав «дух братства, взаимопонимания и общего стремления быть верными апостольскому и святоотеческому Преданию, который выражен Смешанной богословской комиссией», признал, что «Заявление» «не должно рассматриваться как окончательный документ, достаточный для восстановления полного общения между Православной Церковью и Восточными Православными Церквами, так как содержит неясности в отдельных христологических формулировках». Выразив надежду на то, что эти формулировки «будут и далее уточняться в ходе изучения вопросов литургического, пастырского и канонического характера, а также вопросов, относящихся к восстановлению церковного общения между двумя семьями Церквей восточно-православной традиции», Собор поручил синодальным структурам разработать план научных мероприятий, способных «содействовать ознакомлению духовенства и верующих нашей Церкви с проблематикой и развитием богословского диалога с Восточными Православными Церквами (дохалкидонскими)» (Архиерейский Собор РПЦ. М. 1997, с. 148-149 // Православная энциклопедия. М., 2001. Т. 3. С. 347).

Прав был В.Н. Лосский, утверждая, что «антропологическое и культурное различие – от Греции до Дальнего Востока, от Египта до Северного Ледовитого океана – не нарушает однородного характера этой духовной семейственности, весьма отличной от духовной семьи христианского Запада...» (Лосский Вл. Очерк мистического богословия Восточной Церкви // Восточное богословие. Киев, 1991. С. 104).

То, что православию удалось сохранить единство восточного христианства как Вселенскую Кафолическую Церковь, явно свидетельствует, что именно православие оказалось наиболее жизнеспособным из всех трех форм исторического христианства, во всей полноте сохранившим сакральную сторону христианского учения, во всей глубине раскрывшегося только в нем. Несмотря на трагическую форму своего исторического существования, православный мир сохранил внутреннюю сторону христианской духовности в ее первозданной метафизической чистоте. И даже внешняя сторона церковной жизни, которая зачастую оказывалась далекой от этих высоких идеалов, не была в состоянии свести на нет ту глубину православного богословия, духовные импульсы которого останавливали тотальное наступление материалистической цивилизации, идущей с Запада. На Западе живая духовная вера заменилась схоластикой, что рано или поздно должно было привести к формализации духовной жизни и, как следствие этого, усилению влияния римского права в западном богословии. Папская курия превратилась в центр одной из банальных светских монархий, что привело к политизации и профанизации западного христианства. Конечно, это не означает, что на Западе не было проявлений высочайших импульсов Духа, особенно величественно сказывавшегося в немецкой мистике и немецком идеализме. Однако процесс секуляризации религиозного сознания на Западе не был остановлен, и вызванный последовавшими переменами кризис со временем приобрел всемирный характер и привел к катастрофическим последствиям, экспортируя либерализм на православный Восток, где была выработана совершенно другая система онтологических ценностей и принципиально другая форма взаимоотношений человека с Богом. Это реализовалось благодаря духовным импульсам, идущим от исихазма, православного энергетизма и восточно-христианского дискурса. Высочайшая восточная аскеза, постигающая сущность вещей, привела к принципиально иному видению мироздания, исключающему появление Ренессанса как необходимого этапа развития. В области общественных отношений православный идеал заключался в осуществлении максимального достижимого в земной жизни добра. Отсюда необходимость рассмотрения общества в его цельности, в единстве духовной и светской властей, без чего немыслимо достижение полноты христианских идеалов в земной истории человечества. Православие в идеале предполагает принципиальное единство в понимании Христовых заповедей «Царство Мое не от мира сего» и «да будет Воля Твоя на земле, как и на небе». «Для армян, болгар, греков и русских народность неотделима от церковности, так что "православный" и "русский" становятся синонимами, обозначают одно и то же. Сюда же примыкает еще одно обстоятельство: по условиям образования восточной церкви понятие царя получило в ней значение священное и тесно слитое с понятием Церковь» (Флоренский П.А. Соч. в 4 т., т. 1. М. 1994. С. 641–642).

Историческому христианству на Востоке удалось сохранить духовное сакральное единство православия на основе великого принципа греко-сирийско-египетской церковности, что, в свою очередь, сыграло решающую роль в становлении России, со временем ставшей ведущей силой православного Востока. (Более правильным является название египетская, а не коптская Церковь, поскольку именно в египетском ареале преимущественно произошло становление восточного христианства и принципов православной церковности.) «Византинизм явился среди русских славян огромной силой, прежде всего потому, что он поддерживался властью; во-вторых, он сам по себе был силой организованной; в-третьих, он нес с собой науку, гражданское и церковное право, просвещение. Он явился источником, откуда русский народ пил веками, почти не имея ничего другого» (там же, с. 642). Такое сочетание византийских начал церковного и государственного строительства, чисто православного стремления к обожению всей твари, реализации исконно христианских идеалов социальной справедливости, братства всех людей и единения всех народов нашло благодатнейшую почву в славянском сознании, изначально, еще с дохристианских времен, имевшем стойкую тягу к общинному мировосприятию, к ярко выраженному коллективизму, не затронутом влиянием «римского права».

Если либерализм и византизм и сосуществуют в Новое время, то они никак не равнопорядковы по времени своего происхождения и являются антагонистами по отношению друг к другу. Либерализм оказался искажением христианского сознания, выражением дехристианизации духовных импульсов культуры, ее десакрализации. Либерализм неразрывно связан с капитализмом. Вне капитализма либерализма нет, и он тождественен капитализму, как минимум, в экономической сфере. Уже данное обстоятельство свидетельствует о том, что историческая деятельность либерализма ограничена временными рамками последних нескольких столетий.

В отличие от либерализма, который является продуктом секулярной культуры, византизм порожден именно историческим христианством и в своей деятельности не зависит от определенных временных ограничений. Более того, будучи единственно адекватной формой исторического христианства, византизм сыграл определяющую роль в его судьбах и предотвратил десакрализацию последнего, предоставив ему возможность на рубеже тысячелетий выступить альтернативой по отношению к прогрессирующему либерализму. Реализация идеи исторического христианства в духовной и экономической сферах жизни человечества в полном объеме тем более необходима, что либерализм к началу XXI века не только окончательно выпал из христианства, но и профанировал саму секулярную культуру, свел на нет те высокие духовные импульсы, во имя которых секулярная культура когда-то отпала от Церкви. Таким образом, спасение достижений секулярной культуры от самого секуляризма в лице либерализма превращается в историческую необходимость. Непреходящим же смыслом византизма является обустройство всех сфер жизнедеятельности общества – как материальной, так и духовной – таким образом, при котором человек действительно станет образом и подобием Бога на земле, в чем и состоит истинное предназначение исторического христианства.

Артур Рудольфович ГЕВОРКЯН , МГУ,  

 первоначально статья была опубликована в журнале "Философские науки"