|
ТАЙНА ЦЕРКВЕЙ ХРИСТОВЫХ И КОММУНИСТЫ
Со времен императора Константина, благодаря его придворному епископу Евсевию Кесарийскому, церковь стала мыслить царство Божие не на земле, а в буквальном смысле на небе, – то царство, о котором Христос говорил, что оно «внутри вас есть» и это ваша «праведность и мир и радость во Святом Духе». (Дух Святой – значит Добрый, Благой, Чистый, Светлый, в противоположность Духу Злому, Лукавому, Лживому, Нечистому, Тёмному – диаволу...). Кроме того, Евсевий провозгласил, что церковь установила два правила поведения: одно для тех, кто стремится к высшим религиозным добродетелям (целомудрию, безбрачию, отказу от богатства, незаинтересованности в каком бы то ни было улучшении условий жизни, полному посвящению жизни Богу), а другое – для тех, кто остается на уровне привычек повседневного существования (семейные узы, рождение детей, выполнение семейного и гражданского долга, преследование материальных выгод). Это был конец первоначального христианства. Напрасно Иоанн Златоуст утверждал, что и миряне, и монахи должны достигать одинаковой высоты. Так началось обмирщение официальной церкви, снижение нравственных требований и идеалов, отступление к ветхозаветной морали. Миряне должны были во всем довериться церкви, чтобы снискать божественную благодать, посылаемую якобы исключительно через духовенство, без чего невозможно достичь спасения в загробном мире, – вне церкви нет спасения. По учению католической церкви, человеку не отводилось никакой роли в спасении своей души – благодать якобы сообщалась ему духовенством при совершении церковных таинств. Деятельность мирян оценивалась с точки зрения их заслуг перед церковью, насаждалась механическая, чисто внешняя религиозность. В православии, признающем, наряду с благодатью, и свободу воли, непременным условием высшей праведности было страдание: нужно обязательно пострадать за Христа, исповедуя кротость, терпение, смирение. Но участию в таинствах в православии и сейчас отводится такое же значение. Как утверждается в современном учебнике П.Ю. Малкова «Введение в литургическое Предание. Таинства Православной Церкви»: «В таинствах… человек делается новым человеком, он приобретает иные, онтологические свойства, особые качества, которыми он до этого не обладал… Именно благодаря нашему участию в таинствах и происходит… освящение, обожение... Через участие в каждом из таинств мы созидаемся Христом и по образу Христа в “нового человека”… Участвующий в Таинствах… преображается… делаясь “новой тварью во Христе”… Чудо… совершается с нами благодаря православным церковным таинствам – чудо освящения и преображения человека, живущего единой жизнью со Христом... Мы достигаем спасения через воды Крещения, через хлеб и вино, прелагаемые в Тело и кровь [Христа] в Евхаристии, через миро миропомазания… Евхаристия есть предел всех возможных устремлений человека. Мы соединяемся со Христом, приемлем в себя Сына Божия – чего же большего нам желать? Нам не о чем остается просить Бога, мы можем лишь благодарить Его за тот дар, который Он нам дал – за Его Тело и Кровь… О чем еще молиться после Евхаристии, когда в её священнодействиях Бог уже преподал нам Самого Себя?.. Таинство Евхаристии – тот доступный нам в этом мире предел обожения, за которым уже нечего более искать. Ведь, по слову преподобного Максима Исповедника, “посредством причащения человек удостаивается стать из человека богом”». Выходит, вот так запросто, широко раскрыв рот и желудком причастившись «Тела и Крови» Христа, можно из ветхого человека сразу стать новым человеком и даже богом. Много критиков церкви было на протяжении всей предшествующей истории христианства. Критике со стороны марксистов-ленинцев сейчас не верят – они, дескать, «атеисты», писали с определенной целью. Сейчас доверяют верующим. Поэтому предоставим слово одному глубоко верующему человеку, но не слепо верующему, а трезвомыслящему – Льву Толстому, который глубоко изучал Евангелие на греческом языке, а также догматическое богословие и богословские трактаты, вел беседы со священниками, монахами, старцами и мучительно искал выход из неправды жизни. В статье «В чём моя вера» (1884 г.) он писал о том, каким парадоксальным было дореволюционное церковное учение, из которого следовало представление, что учение Христа хорошо для мира, но неисполнимо. Это странное представление Л. Толстой называл очевидным недоразумением и вскрывал его причины и следствия. Он писал: «Ложное представление, приведшее к этому, есть то, что называется догматическою христианскою верой, – тою самою, которой с детства учат всех исповедующих церковную христианскую веру по разным православным, католическим и протестантским катехизисам… По этому [церковному] учению, Сын Бога… послан Богом на землю в образе человека затем, чтобы спасти человека… снять с них все проклятия, наложенные на них тем же Богом за грехи Адама, и восстановить их в их прежнем естественном состоянии блаженства, то есть безболезненности, бессмертия, безгрешности и праздности… По этому учению, Христос тем, что люди его казнили, этим самым искупил грех Адама и прекратил это неестественное состояние человека, продолжавшееся от начала мира. И с тех пор человек, поверивший в Христа, стал опять таким же, каким он был в раю, то есть бессмертным, неболеющим, безгрешным и праздным. На той части осуществления искупления, вследствие которой после Христа земля для верующих уже стала рождать везде без труда, болезни прекратились и чада стали родиться у матерей без страданий, – учение это не очень останавливается, потому что тем, которым тяжело работать и больно страдать, как бы они ни верили, трудно внушить, что не трудно работать и не больно страдать. Но та часть учения, по которой смерти и греха уже нет, утверждается с особенной силой. Утверждается, что мертвые продолжают быть живыми. И так как мертвые никак не могут ни подтвердить того, что они умерли, ни того, что они живы, так же как камень не может подтвердить того, что он может или не может говорить, то это отсутствие отрицания принимается за доказательство и утверждается, что люди, которые умерли, не умерли. И еще с большей торжественностью и уверенностью утверждается то, что после Христа верою в него человек освобождается от греха, то есть что человеку после Христа не нужно уже разумом освещать свою жизнь и избирать то, что для него лучше. Ему нужно верить только, что Христос искупил его от греха, и тогда он всегда безгрешен, то есть совершенно хорош. По этому учению, люди должны воображать, что в них разум бессилен и что потому-то они и безгрешны, то есть не могут ошибаться. Истинно верующий должен воображать, что со времени Христа земля родит без труда, дети родятся без мук, болезней нет, смерти нет и греха, то есть ошибок, нет; то есть нет того, что есть, и что есть то, чего нет. Так говорит строго логическая богословская теория. Учение это само по себе кажется невинно. Но отступление от истины никогда не бывает невинно и влечет за собой свои последствия, тем более значительные, чем значительнее тот предмет, о котором говорится неправда. Здесь же предмет, о котором говорится неправда, есть вся жизнь человеческая. То, что, по этому учению, называется истинною жизнью, есть жизнь личная, блаженная, безгрешная и вечная, то есть такая, какую никто никогда не знал и которой нет. Жизнь же та, которая есть, которую мы одну знаем, которою мы живем и которою жило и живет все человечество, есть, по этому учению, жизнь падшая, дурная… Та борьба между стремлением к жизни животной и жизни разумной, которая лежит в душе каждого человека и составляет сущность жизни каждого, по этому учению, совершенно устраняется. Борьба эта переносится в событие, совершившееся в раю с Адамом при сотворении мира. И вопрос о том: есть ли мне или не есть те яблоки, которые соблазняют меня? – не существует для человека, по этому учению. Вопрос этот раз навсегда решен Адамом в раю в отрицательном смысле. Адам за меня согрешил, то есть ошибся, и все люди, все мы безвозвратно пали, и все наши усилия жить разумно бесполезны и даже безбожны. Я дурен непоправимо, и должен знать это. И спасение мое не в том, что я разумом могу осветить свою жизнь и, узнав хорошее и дурное, делать то, что лучше. Нет, Адам раз навсегда за меня сделал дурно, и Христос раз навсегда поправил это дурное, сделанное Адамом, и потому я должен как зритель сокрушаться о падении Адама и радоваться о спасении Христом. Вся же та любовь к добру и истине, которая лежит в душе человека, все усилия его осветить разумом явления жизни, вся моя духовная жизнь – всё это не только неважно по этому учению, но это есть прелесть или гордость. Жизнь, какая есть здесь, на земле, со всеми ее радостями, красотами, со всею борьбой разума против тьмы, – жизнь всех людей, живших до меня, вся моя жизнь с моей внутренней борьбой и победами разума есть жизнь не истинная, а жизнь павшая, безнадежно испорченная; жизнь же истинная, безгрешная – в вере, то есть в воображении, то есть в сумасшествии. Пусть человек, отрешившись от привычки, взятой с детства, допускать все это, постарается взглянуть просто, прямо на это учение, пусть он перенесется мыслью в свежего человека, воспитанного вне этого учения, и представит себе, каким покажется это учение такому человеку? Ведь это полное сумасшествие. И как ни странно и ни страшно это думать, я не мог не признать этого, потому что это одно объясняло мне то удивительное, противоречивое, бессмысленное возражение, которое я слышу со всех сторон против исполнимости учения Христа: оно хорошо и дает счастье людям, но люди не могут исполнить его. Только представление существующим того, что не существует, и не существующим того, что существует, могло привести к этому удивительному противоречию. И такое ложное представление я нашел в проповедуемой 1500 лет псевдохристианской вере… Если религия дает ложный смысл жизни, то наука, воспитанная в этом религиозном миросозерцании, будет с разных сторон прикладывать этот ложный смысл к жизни людей. Вот это-то и случилось с нашей европейско-христианской наукой и философией. Церковное учение дало основной смысл жизни людей в том, что человек имеет право на блаженную жизнь и что блаженство это достигается не усилиями человека, а чем-то внешним, и это миросозерцание и стало основой всей нашей науки и философии. Религия, наука, общественное мнение, все в один голос говорят, что дурна та жизнь, которую мы ведем, но что учение о том, как самим стараться быть лучше и этим сделать и самую жизнь лучше, – учение это неисполнимо. Учение Христа в смысле улучшения жизни людей своими разумными силами неисполнимо потому, что Адам пал и мир лежит во зле, – говорит религия. Учение это неисполнимо потому, что жизнь человеческая совершается по известным, не зависимым от воли человека законам, говорит наша философия. Философия и вся наука, только другими словами, говорит совершенно то же, что говорит религия догматом первородного греха и искупления. В учении искупления два основные положения, на которые все опирается: 1) законная жизнь человеческая есть жизнь блаженная, жизнь же мирская здесь есть жизнь дурная, не поправимая усилиями человека, и 2) спасение от этой жизни – в вере. Эти два положения стали основой миросозерцания и верующих и неверующих нашего псевдохристианского общества. Из второго положения вытекла церковь с ее учреждениями. Из первого вытекает наше общественное мнение и наши философские и политические теории. Все философские и политические теории, оправдывающие существующий порядок, гегельянизм и его дети зиждутся на этом положении… Извращение смысла жизни извратило всю разумную деятельность человека. Догмат падения и искупления человека заслонил от людей самую важную и законную область деятельности человека и исключил из всей области знания человеческого знание того, что должен делать человек для того, чтобы ему самому быть счастливее и лучше. Наука и философия, воображая, что они действуют враждебно псевдохристианству, гордясь этим, только работают на него. Наука и философия трактуют обо всем, о чем хотите, но только не о том, как человеку самому быть и жить лучше. То, что называется этикой – нравственным учением, совершенно исчезло в нашем псевдохристианском обществе… Религиозные и философские учения всех народов, за исключением философских учений псевдохристианского мира, все, которые мы знаем… имеют целью устройство жизни людской и уяснение людям того, как каждый должен стремиться к тому, чтобы быть и жить лучше… Следование разуму для достижения блага – в этом было всегда учение всех истинных учителей человечества, и в этом всё учение Христа, и его-то, то есть разум, отрицать разумом уже никак нельзя. Учение Христа есть учение о сыне человеческом, общем всем людям, то есть об общем всем людям стремлении к благу и об общем всем людям разуме, освещающем человека в этом стремлении… Прежде и после Христа люди говорили то же самое: то, что в человеке живет Божественный свет, сошедший с неба, и свет этот есть разум, – и что ему одному надо служить и в нем одном искать благо… И вдруг мы по догмату искупления признали, что об этом-то свете в человеке говорить и думать вовсе и не нужно. Надо думать, говорят верующие, о том, какое естество у какого лица Троицы, какие таинства надо и не надо совершать; потому спасение людей произойдет не от наших усилий, а от Троицы и от правильного совершения таинств. Надо думать, говорят неверующие, о том, по каким законам совершает движения бесконечно малая частица материи в бесконечном пространстве в бесконечное время; но о том, чего для его блага требует разум человека, об этом думать не надо, потому что улучшение состояния человека произойдет не от него, а от общих законов, которые мы откроем. Я убежден, что через несколько веков история так называемой научной деятельности наших прославляемых последних веков европейского человечества будет составлять неистощимый предмет смеха и жалости будущих поколений. Несколько веков ученые люди западной малой части большого материка находились в повальном сумасшествии, воображая, что им принадлежит вечная блаженная жизнь, и занимались всякого рода элукурбациями о том, как, по каким законам наступит для них эта жизнь, сами же ничего не делали и не думали никогда ничего о том, как сделать эту свою жизнь лучше. И что будет представляться еще трогательнее будущему историку – это то, что он найдет, что у людей этих был учитель, ясно, определенно указавший им, что им должно делать, чтобы жить счастливее, и что слова этого учителя были объяснены одними так, что он на облаках придет все устроить, а другими так, что слова этого учителя прекрасны, но неисполнимы, потому что жизнь человеческая не такая, какую бы мы хотели, и потому не стоит ею заниматься, а разум человеческий должен быть направлен на изучение законов этой жизни без всякого отношения к благу человека. Церковь говорит: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь здешняя… хороша быть не может, она вся есть зло. Наилучшее средство прожить эту жизнь состоит в том, чтобы презирать ее и жить верою (то есть воображением) в жизнь будущую, блаженную, вечную; а здесь жить – как живется, и молиться. Философия, наука, общественное мнение говорят: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь человека зависит не от того света разума, которым он может осветить самую эту жизнь, а от общих законов, и потому не надо освещать эту жизнь разумом и жить согласно с ним, а надо жить, как живется, твердо веруя, что, по законам прогресса исторического, социологического и других, после того, как мы очень долго будем жить дурно, наша жизнь сделается сама собой очень хорошей… Учение о жизни – то, что у всех народов до нашего европейского общества всегда считалось самым важным, то, про что Христос говорил, что оно единое на потребу, – это-то одно исключено из нашей жизни и всей деятельности человеческой. Этим занимается учреждение, которое называется церковью, и в которое никто, даже составляющие это учреждение, давно уже не верят. Единственное окно для света, к которому обращены глаза всех мыслящих, страдающих, заслонено. На вопрос: что я? что мне делать, нельзя ли мне облегчить жизнь мою по учению того Бога, который, по нашим словам, пришел спасти нас? – мне отвечают: исполняй предписания властей и верь церкви. Но отчего же мы так дурно живем в этом мире? – спрашивает отчаянный голос; зачем все это зло, неужели нельзя мне своей жизнью не участвовать в этом зле? неужели нельзя облегчить это зло? Отвечают: нельзя. Желание твое прожить жизнь хорошо и помочь в этом другим есть гордость, прелесть. Одно, что можно, – это спасти себя, свою душу для будущей жизни. Если не хочешь участвовать в зле мира, то уйди из него. Путь этот открыт каждому, говорит учение церкви, но знай, что, избирая этот путь, ты должен уже не участвовать в жизни мира, а перестать жить и медленно сам убивать себя. Есть только два пути, говорят нам наши учителя: верить и повиноваться нам и властям и участвовать в том зле, которое мы учредили, или уйти из мира и идти в монастырь, не спать и не есть или на столбе гноить свою плоть (имеется в виду особый вид христианского подвига – столпничество, то есть молитвенное стояние на «столпе» – открытой возвышенной площадке, башне и т. п.; так, Серафим Саровский 1000 дней молитвенно стоял на камне. – А.Б.), сгибаться и разгибаться и ничего не делать для людей; или признать учение Христа неисполнимым и потому признать освященную религией беззаконность жизни; или отречься от жизни, что равносильно медленному убийству. Как ни удивительно понявшему учение Христа то заблуждение, по которому признается, что учение Христа очень хорошо для людей, но неисполнимо; но заблуждение, по которому признается, что человек, желающий не на словах, а на деле исполнять учение Христа, должен уйти из жизни, еще удивительнее… По церковному же учению, Христос-Богочеловек дал нам пример жизни. Всю известную нам жизнь свою Христос проводит в самом водовороте жизни: с мытарями, блудницами, в Иерусалиме, с фарисеями. Главные заповеди Христа – любовь к ближнему и проповедание другим его учения. И то, и другое требует постоянного общения с миром. И вдруг из этого делается тот вывод, что по учению Христа надо уйти от всех, ни с кем не иметь никакого дела и стать на столп. Чтобы следовать примеру Христа, оказывается, что надо делать совершенно обратное тому, чему Он учил и что Он делал. Учение Христа, по церковным толкованиям, представляется как для мирских людей, так и для монашествующих не учением о жизни – как сделать ее лучше для себя и для других, – а учением о том, во что надо верить светским людям, чтобы, живя дурно, все-таки спастись на том свете, а для монашествующих – тем, как для себя сделать эту жизнь еще хуже, чем она есть… Церковь потрудилась растолковать нам учение Христа так, что оно представляется не учением о жизни, а пугалом… Стоит прямо и просто принять учение Христа, чтобы ясен был тот ужасный обман, в котором живем все мы и живет каждый из нас. Поколения за поколениями мы трудимся над обеспечением своей жизни посредством насилия и упрочения своей собственности. Счастье нашей жизни представляется нам в наибольшей власти и наибольшей собственности. Мы так привыкли к этому, что учение Христа о том, что счастье человека не может зависеть от власти и именья, что богатый не может быть счастлив, представляется нам требованием жертвы во имя будущих благ. Христос же и не думает призывать нас к жертве, он, напротив, учит нас не делать того, что хуже, а делать то, что лучше для нас здесь, в этой жизни. Христос, любя людей, учит их воздержанию от обеспечения себя насилием, и от собственности… Он говорит, что, живя без отпора другим и без собственности, люди будут счастливее, и своим примером подтверждает это…
Мы забываем то, что очевидно каждому, то, что случилось с тем, который задумал построить житницы, чтобы обеспечить себя надолго: он умер в ту же ночь. Ведь все, что мы делаем для обеспечения нашей жизни, совершенно то же, что делает страус, останавливаясь и пряча голову, чтобы не видать, как его убивают. Мы делаем хуже страуса: чтобы сомнительно обеспечить не нашу сомнительную жизнь в сомнительном будущем, мы наверно губим нашу верную жизнь в верном настоящем. Обман состоит в ложном убеждении, что жизнь наша может быть обеспечена нашей борьбой с другими людьми. Мы так привыкли к этому обману мнимого обеспечения своей жизни и своей собственности, что и не замечаем всего, что мы теряем из-за него. А теряем мы все – всю жизнь. Вся жизнь поглощается заботой об этом обеспечении жизни, приготовлением к ней, так что жизни совсем не остается… Надо восстановить то свойственное всем неиспорченным людям представление о том, что необходимое условие счастья человека есть не праздность, а труд; что человек не может не работать, что ему скучно, тяжело, трудно не работать, как скучно, трудно не работать муравью, лошади и всякому животному. Надо забыть наше дикое суеверие о том, что положение человека, имеющего неразменный рубль, то есть казенное место, или право на землю, или билеты с купонами, которые дают ему возможность ничего не делать, есть естественное счастливое состояние. Надо восстановить в своем представлении тот взгляд на труд, который имеют на него все неиспорченные люди и который имел Христос, говоря, что трудящийся достоин пропитания… Со времени Константина… центр тяжести христианства переносится на одну метафизическую сторону учения. И это метафизическое учение с сопутствующими ему обрядами, все более и более отклоняясь от основного смысла своего, доходит до того, до чего оно дошло теперь: до учения, которое объясняет самые недоступные разуму человеческому тайны жизни небесной, дает сложнейшие обряды богослужебные, но не дает никакого религиозного учения о жизни земной. Все религии, кроме церковно-христианской, требуют от исповедующих их, кроме обрядов, исполнения еще известных хороших поступков и воздержания от дурных… Только псевдохристианство не требует ничего. Нет ничего, чтобы обязательно должен был делать христианин и от чего он должен бы был обязательно воздерживаться, если не считать постов и молитв, самой церковью признаваемых необязательными. Все, что нужно для псевдохристианина, – это таинства. Но таинство не делает сам верующий, а над ним его производят другие. Псевдохристианин ничего не обязан делать и ни от чего не обязан воздерживаться для того, чтобы спастись, но над ним церковью совершается все, что для него нужно: его и окрестят, и помажут, и причастят, и особоруют, и исповедуют даже глухою исповедью, и помолятся за него – и он спасен. Христианская церковь со времен Константина не потребовала никаких поступков от своих членов. Она даже не заявляла никаких требований воздержания от чего бы то ни было. Христианская церковь признала и освятила все то, что было в языческом мире. Она признала и освятила и развод, и рабство, и суды, и все те власти, которые были, и войны, и казни, и требовала при крещении только словесного, и то только сначала, отречения от зла; но потом при крещении младенцев перестали требовать даже и этого. Церковь, на словах признавая учение Христа, в жизни прямо отрицала его. Вместо того, чтобы руководить миром в его жизни, церковь в угоду миру перетолковала метафизическое учение так, чтобы из него не вытекало никаких требований для жизни, так, чтобы оно не мешало людям жить так, как они жили. Церковь раз уступила миру, а раз уступив миру, она пошла за ним. Мир делал все, что хотел, предоставляя церкви, как она умеет, поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни. Мир утверждал свою, противную Христу жизнь, а церковь придумывала иносказания, по которым бы выходило, что люди, живя противно учению Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой жизни, и церковь стала… утверждать, что в этом-то и состоит учение Христа. Но пришло время, и свет истинного учения Христа, которое было в Евангелиях, несмотря на то, что церковь, чувствуя свою неправду, старалась скрывать его (запрещая переводы Библии), – пришло время, и свет этот, через так называемых сектантов, через вольнодумцев мира, проник в народ, и неверность учения церкви стала очевидна людям, и они стали изменять свою прежнюю, оправданную церковью жизнь на основании этого помимо церкви дошедшего до них учения Христа. Так, сами люди помимо церкви уничтожили рабство, оправдываемое церковью, уничтожили сословия, уничтожили оправдываемые церковью религиозные казни, уничтожили освященную церковью власть императоров, пап и теперь начали стоящее на очереди уничтожение собственности и государств... Уничтожение этих неправд жизни происходило и происходит на основании того самого христианского учения, которого проповедовала и проповедует церковь, хотя и стараясь извратить его. Учение о жизни людей эмансипировалось от церкви и установилось независимо от нее. У церкви остались объяснения, но объяснения чего? Метафизическое объяснение учения имеет значение, когда есть то учение жизни, которое оно объясняет. Но у церкви не осталось никакого учения о жизни. У ней было только объяснение той жизни, которую она когда-то учреждала и которой уже нет. Если остались еще у церкви объяснения той жизни, которая была когда-то прежде, как объяснения катехизиса о том, что по должности должно убивать, то никто уже не верит в это. И у церкви ничего не осталось, кроме храмов, икон, парчи и слов. Церковь пронесла свет христианского учения о жизни через 18 веков и, желая скрыть его в своих одеждах, сама сожглась на этом свете. Мир с своим устройством, освященном церковью, отбросил церковь во имя тех самых основ христианства, которые нехотя пронесла церковь, и живет без нее. Факт этот совершился – и скрывать его уже невозможно. Все, что точно живет, а не уныло злобится, не живя, а только мешая жить другим, все живое в нашем европейском мире отпало от церкви и всяких церквей и живет своей жизнью независимо от церкви. И пусть не говорят, что это – так в гнилой Западной Европе; наша Россия своими миллионами рационалистов-христиан, образованных и необразованных, отбросивших церковное учение, бесспорно доказывает, что она, в смысле отпадения от церкви, слава Богу, гораздо гнилее Европы. Все живое независимо от церкви... Мало того, что жизнь вся эмансипировалась от церкви, жизнь эта не имеет другого отношения к церкви, кроме презрения, пока церковь не вмешивается в дела жизни, и ничего, кроме ненависти, как только церковь пытается напомнить ей свои прежние права. Если еще существует та форма, которую мы называем церковью, то только потому, что люди боятся разбить сосуд, в котором было когда-то драгоценное содержимое; только этим можно объяснить существование в наш век католичества, православия и разных протестантских церквей. Все церкви – католическая, православная и протестантская – похожи на караульщиков, которые заботливо караулят пленника, тогда как пленник уже давно ушел и ходит среди караульщиков и даже воюет с ними. Все то, чем истинно живет теперь мир: социализм, коммунизм, политико-экономические теории, утилитаризм, свобода и равенство людей и сословий и женщин, все нравственные понятия людей, святость труда, святость разума, науки, искусства, все, что ворочает миром и представляется церкви враждебным, все это – части того же учения, которое, сама того не зная, пронесла с скрываемым ею учением Христа та же церковь…». И далее Лев Толстой приближается к прозрению роли дореволюционной церкви: «Учение церкви с ее догматами, соборами, иерархией, несомненно, связано с учением Христа. Связь эта столь же очевидна, как и связь новорожденного плода с утробой матери… Учение Христа выносило наш мир и родило его. Церковь – один из органов учения Христа – сделала свое дело и стала ненужна, стала помехой. Мир не может руководиться церковью, но и освобождение мира от церкви еще не есть жизнь. Жизнь его наступит тогда, когда он сознает свое бессилие и почувствует необходимость нового питания… Он чувствует, что источник прежнего питания его иссяк, но не знает еще, где искать новый… Посмотрите, какая сложная, как будто разумная, какая энергическая жизнь кипит в европейском мире. Как будто все эти люди знают все, что они делают и зачем они все это делают. Посмотрите, как решительно, молодо, бодро люди нашего мира делают все, что делают. Искусства, науки, промышленность, общественная, государственная деятельность – все полно жизни. Но все это живо только потому, что питалось недавно еще соками матери… Но церковь сделала свое дело и отсохла. Все органы мира живут; источник их прежнего питания прекратился, нового же они еще не нашли; и они ищут его везде, только не у матери, от которой они только что освободились… Дело, которое предстоит теперь миру, состоит в том, чтобы понять, что процесс прежнего бессознательного питания пережит и что необходим новый, сознательный процесс питания. Этот новый процесс состоит в том, чтобы сознательно принять те истины учения христианского, которые прежде бессознательно вливались в человечество через орган церкви и которыми теперь живо еще человечество. Люди должны вновь поднять тот свет, которым они жили, но который скрыт был от них, и высоко поставить его перед собою и людьми и сознательно жить этим светом. Учение Христа как религия, определяющая жизнь и дающая объяснение жизни людей, стоит теперь так же, как оно 1800 лет тому назад стояло перед миром. Но прежде у мира были объяснения церкви, которые, заслоняя от него учение, все-таки казались ему достаточными для его старой жизни; а теперь настало время, что церковь отжила, и мир не имеет никаких объяснений своей новой жизни и не может не чувствовать своей беспомощности, а потому и не может теперь не принять учения Христа… Церковь, составлявшаяся из тех, которые думали соединить людей воедино тем, что они с заклинаниями утверждали про себя, что они в истине, давно уже умерла. Но церковь, составленная из людей не обещаниями, не помазанием, а делами истины и блага, соединенными воедино, – эта церковь (как общность верующих. – А.Б.) всегда жила и будет жить. Церковь эта как прежде, так и теперь составляется не из людей, взывающих: Господи, Господи! и творящих беззаконие (Матф., VII, 21, 22), но из людей, слушающих слова сии [Христовы] и исполняющих их… Мало ли, много ли теперь таких людей, но это – та церковь, которую ничто не может одолеть, и та, к которой присоединятся все люди…»
* * * 24 февраля 1901 г. в «Церковных ведомостях» было опубликовано «Определение святейшего синода» об отлучении Толстого от церкви. В своем ответе синоду Л. Толстой еще раз подтвердил свои взгляды на религию и официальную церковь. Сам он нашел выход из неправды жизни в смирении дворянской гордыни, опрощении, отказе от прихотей и роскоши богатой жизни, физическом труде. Ленин называл Л. Толстого «горячим протестантом, страстным обличителем, великим критиком» и в то же время «утопистом», проповедующим реакционное учение «непротивления злу насилием». Однако, по словам Ленина, «отсюда вовсе не следует ни того, чтобы это учение не было социалистическим, ни того, чтобы в нем не было критических элементов, способных доставлять ценный материал для просвещения передовых классов». После Октябрьской революции последователи Толстого уже открыто называли себя коммунистами. Напомним, что в 1919 году на 7-м Всероссийском съезде Советов один из лидеров толстовского движения Иван Трегубов в своем выступлении говорил: «Мы, сектанты-коммунисты, приветствуем вас за то великое и святое дело коммунизма… которому мы также давно служим… Мы желаем сотрудничать с вами в деле насаждения коммунизма…» (цит. по: Трегубов И. Сотрудничество сектантов в советско-коммунистическом строитель¬стве (вниманию XIII съезда РКП). «Известия», 27 мая 1924 г.). С переходом к НЭПу Иван Трегубов и другой влиятельный толсто¬вец – Павел Бирюков, который дружил с Лениным еще со времени его женевской эмиграции, предложили Советскому правительству сотрудничество коммунистов-сектантов в деле создания земледельческих коммун. (По отзыву сына Толстого, Бирюков «был и есть самый умный, порядочный и дельный из всех толстовцев».) Бирюков вместе с Чертковым – другом и единомышленником Толстого, издавали в 1901–1905 гг. в Лондоне газету «Свободное слово». Бирюков написал также книгу, в которой учение Толстого сближается с восточными религиями. Как известно, Л. Толстой изучал не только христианство, но серьезно интересовался буддизмом, конфуцианством и другими религиями Востока. В статье «В чем моя вера» Л. Толстой пророчески говорил об отжившей церкви, скрывавшей истинное учение Христа, и другой, новой церкви, которая состоит из людей, исполняющих учение Христа делами истины и блага. Он уподоблял связь Христа с отжившей церковью «связи новорожденного плода с утробой матери» и полагал, что «как пуповина и место делаются после рождения ненужными кусками мяса, которые, из уважения к тому, что хранилось в них, надо бережно зарыть в землю, так и церковь сделалась ненужным, отжившим органом». Это не совсем верное сравнение: и после рождения ребенок нуждается в матери, пока не станет совершеннолетним, если только эта мать дает правильные наставления и правильные знания о жизни. Но сравнение старой церкви с матерью абсолютно верно. Да и сама отживающая церковь называет себя «матерью-церковью Христовой». Но матерь-церковь – это отнюдь не невеста-жена, то есть будущая церковь Христова, о «браке» с которой говорится в Откровении И. Богослова и притчах Христа. О родственных отношениях между этими двумя церквами аллегорически сказано в Евангелии: «Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви» (Еф. 5:31-32). Как известно, тайное учение Христос излагал в притчах, аллегориях и символах. В Библии аллегорическое значение слов: дева, невеста, жена, супруга, вдова, мать, сестра, дочь, блудница и т. п. – это церкви как собрания, общности, партии верующих в какого-нибудь бога или идею. А аллегорическое значение слов: жених, муж, супруг, отец, сын и т.п., – это боги, божества, к которым «прилепляются» верующие. «Ко Мне прилепляйтесь», повторяет иудеям Иегова. По Библии, у него есть «жены» с их «детьми» и «сестрами» и постоянные скандалы с ними: они то «разводятся» с ним, то являются «вдовами», то «блудницами»... «Блудить» аллегорически значит ходить вслед иных богов. Персонификацией матери-церкви Христовой в Евангелии является матерь Иисуса Мария. А персонификацией новой общности верующих как церкви-«невесты»-«жены» Спасителя является его возлюбленная Мария Магдалина (ей посвящена самая поэтическая книга в Библии – «Песнь песней»: «Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами?»). Показательно, что на иконах матерь Мария изображается только с младенцем Иисусом, но не с «мужем совершенным», а также то, что культ матери Иисуса порой затмевает у матери-церкви культ самого Христа. Итак, в Евангелии по отношению ко Христу и церкви аллегорически сказано: оставит человек отца своего (то есть прежнего иудейского бога) и мать свою (т.е. прежнюю церковь) и прилепится к жене своей, то есть к новой общности верующих, и это есть «великая тайна». А далее сокровенный смысл всей истории христианства раскрывают церковные таинства, греческие мистерии. И этим церковное христианство не отличается от древних религий, где тайные знания доверялись лишь немногим, а широким массам простых верующих предназначалась лишь внешняя оболочка в виде драматизированных религиозных представлений – мистерий, истинный смысл которых был известен только узкому кругу посвященных. Так и христиане с самого начала разделялись на совершенных, которым доверялись тайные знания, и несовершенных «младенцев во Христе» – простых верующих, для которых эти знания преподавались в виде церковных таинств (мистерий), символизирующих разные вехи духовной жизни во Христе. Как сказано о матери-церкви в учебнике Малкова П.Ю.: «Церковь рождает нас [христиан] в крещении – как мать», «в крещении… мы опять становимся младенцами: младенцами во Христе», «матерь-церковь вновь и вновь рождает самого [младенца] Христа», «церковь в крещении рождает детей… она рождает [коллективного младенца] Христа». Апостолы тоже называли новокрещёных «новорожденными младенцами во Христе». Младенцев же, по словам Апостола, положено питать «молоком», т.е. простейшими началами учения Христова, и потому они «несведущи в слове правды; твердая же пища [знание тайн Библии] свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла». Апостол заповедал: «…Все придем… [возрастем] в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова; дабы мы не были более младенцами»; «не будьте дети умом… по уму будьте совершеннолетни». Задача матери-церкви – взращивать совершенных людей из «младенцев», своевременно давая им «меру хлеба» («твердую пищу»), т.е. прибавляя более высокие заповеди и открывая новые знания, «чтобы они не состарились неразумными детьми», по выражению одного из отцов христианства. Но церковь превратила «молоко» для иудеохристианских «младенцев» в застывшую догму. Хотя матерь-церковь называют новозаветной и христианской церковью, но в действительности она является иудеохристианской, так как имеет много общего с иудаизмом. Она не «отлепилась» от иудейского бога Яхве-Иеговы, а Христа считает его «сыном», хотя сам Христос называл бога иудеев «диаволом, лжецом и отцом лжи» (Ин.8:44). Не «отлепилась» она и от Ветхого завета и Моисеева закона, называя «любовью к Богу и к ближнему» исполнение десяти ветхих заповедей Моисея, которыми оправдывает рабовладение, крепостное право, капитализм, частную собственность, социальное неравенство, богатство одних и бедность других и т.д.; а из всего Евангелия она избрала лишь Нагорную проповедь Христа, обращенную к иудеям, называя «сущностью новозаветного закона» и «учением совершенства» так называемые «заповедями блаженства»: блаженны нищие духом (что толкуется церковью как «смиренные»)… блаженны плачущие… кроткие... алчущие и жаждущие правды... милостивые… чистые сердцем… миротворцы… изгнанные за правду… блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Христа. И это называется ею «будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный». Неужели таков всемогущий Отец Небесный: смиренный, плачущий, кроткий, алчущий правды, гонимый, поносимый и т.д.? Но эти т.н. заповеди блаженства избраны матерью-церковью потому, по ее собственному признанию, что они «нисколько не нарушают заповедей [Моисеева] закона». И ныне, в 2016 году, в канун Воскресения Христова, как и прежде, нам внушают, уже и по телевидению, что «Христос не отменил, а обновил Ветхий завет», не упразднил заповеди Моисеева закона, а «учил исполнять их более совершенно», хотя в Евангелии много раз утверждается обратное. («[Моисеев] закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников, развратных и оскверненных, для оскорбителей отца и матери, для человекоубийц, для блудников, мужеложников, человекохищников, (клеветников, скотоложников), лжецов, клятвопреступников, и для всего, что противно здравому учению [Евангелия]» (1Тим.1:8). «[Моисеев] закон… дан [иудеям] по причине преступлений, до времени пришествия… [Христа]… Ибо если бы дан был закон, могущий животворить, то подлинно праведность была бы от [Моисеева] закона… Итак закон был для нас [иудеев] детоводителем ко Христу… Мы уже не под руководством детоводителя» (Гал. 3:19). «Моисей [получая от Иеговы закон на Синае]… полагал покрывало на лице свое, чтобы сыны Израилевы не взирали на конец преходящего. Но умы их ослеплены: ибо то же самое покрывало доныне остается неснятым при чтении Ветхого Завета, потому что оно снимается Христом. Доныне, когда они читают Моисея, покрывало лежит на сердце их; но когда обращаются к Господу [Христу], тогда это покрывало снимается… Если же и закрыто благовествование наше, то закрыто для погибающих, для неверующих, у которых бог [лукавого] века сего ослепил умы» (2Кор.3:13). «Конец [Моисеева] закона – Христос» (Рим.9:31-10:4). «Истребив учением бывшее о нас [иудеях] рукописание, которое было против нас, Он [Христос] взял его и пригвоздил к кресту» (Кол. 2:14). «Он… упразднил… [Моисеев] закон заповедей [Своим] учением…» (Кол. 2:15). «Необходимо быть перемене закона… По подобию Мелхиседека [священника Бога Всевышнего] восстает священник иной, который таков не по [Моисееву] закону заповеди плотской, но по силе жизни непрестающей… Отменение же прежде бывшей заповеди бывает по причине ее немощи и бесполезности, ибо [Моисеев] закон ничего не довел до совершенства; но вводится лучшая надежда, посредством которой мы приближаемся к Богу… Лучшего завета поручителем соделался Иисус… Слово клятвенное, после [Моисеева] закона, поставило Сына, на веки совершенного… Он ходатай завета, который утвержден на лучших обетованиях. Ибо, если бы первый завет был без недостатка, то не было бы нужды искать места другому. Но пророк… говоря “новый [завет]”, показал ветхость первого [Ветхого Завета]; а ветшающее и стареющее близко к уничтожению» (Евреям 8:6). «Закон [Моисеев], имея тень будущих благ, а не самый образ вещей, одними и теми же жертвами, каждый год постоянно приносимыми, никогда не может сделать совершенными приходящих с ними… Посему Христос… отменяет первое, чтобы постановить второе» (Евр.10:9). «Древнее прошло, теперь все новое» (2Кор.5:17). «Ныне, умерши для [Моисеева] закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить Богу в обновлении духа, а не по ветхой букве…» (Рим.7:6) «Закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти» (Рим.8:2). «Христос искупил нас от клятвы [Моисеева] закона…» (Гал.3:13). «Вы не под [Моисеевым] законом, но под благодатью [Нового завета]» (Рим.6:14). «Любовью служите друг другу. Ибо весь закон [Христов] в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя» (Гал. 5:14). «Любящий другого исполнил закон [Христов]». (Рим.13:8). «Любовь есть исполнение закона [Христова]» (Рим.13:10). «Если [Моисеевым] законом оправдание [в день суда], то Христос напрасно умер… Вы, оправдывающие себя [Моисеевым] законом, остались без Христа, отпали от благодати [Евангелия]…» (Гал. 2:16; 5:4). И так далее.) Но нам по-прежнему проповедуют дух заблуждения – дух Антихриста, о котором предупреждал Апостол Павел (2Фес.2:7-12). Далее, матерь-церковь называет себя «Новым Израилем», верующих – «сынами Авраама» и «новыми израильтянами», а Авраама, Исаака, Иакова – «нашими отцами». Прообразом священства матери-церкви, как пишет П.Ю. Малков, «являются ветхозаветные [иудейские] левиты, священники и первосвященники. Левиты предваряли собой новозаветных диаконов, священники – наших христианских священников, а первосвященники были прообразом епископов». В т.н. «Апостольских постановлениях», представляющих компиляцию преимущественно из иудео-христианских источников, епископ прямо называется: «левит, служащий священной скинии, святой кафолической Церкви, и предстоящий алтарю Яхве, Бога нашего». И как матерь Иисуса ходила в иудейский храм, молилась Яхве-Иегове, соблюдала иудейские праздники и обряды, так и храмы матери-церкви устроены по образцу ветхозаветного храма Яхве-Иеговы, матерь-церковь поет иудейские псалмы, ее молитвы имеют связь с синагогальными молитвами. (По подсчетам В.Н. Емельянова, обычная ежедневная служба в церкви состоит на 85% из чисто иудейских текстов.) Недаром отец догматического богословия Ириней Лионский называл церковь «синагогой». Уже давно павликиане заявляли, что церковь, называющая себя Христовой, уподобилась церкви иудейской. И всё это не случайно, как оказывается.
А.И. Бусел
(Из работы «Тайна Христова. Простая вера и тайное знание», http://www.hrist-commun.ru/zhicly_3.htm)
|