ПОСЛЕДНЯЯ ОБОРОНА НА ШЕСТИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРАХ РЕФОРМ

Тянутся ввысь зелёные ёлочки, заглядывая в окна директорского кабинета. Хотя ещё кое-где на стволах видны шрамы от чьего-то пьяного топора, рубанувшего лесных красавиц. Но Виктор Алексеевич СВЕТИКОВ, почитай, все свои восемнадцать лет руководства прежде совхозом, а ныне ООО «Мурминское» Рязанского района Рязанской области  выхаживающий этих «пациенток», уверен, что скоро рубцы разгладятся и ели предстанут перед селянами в прежней своей красе.

 – Природа не терпит уродства, потому и берётся исправлять топорную работу варваров, – говорит как бы в ответ на взмах еловых лап Виктор Алексеевич. – Так и правда жизни борется с подленькой кривдой политических браконьеров. И всем этим реформаторским изломам история сама, рано или поздно, положит конец.

– Не было бы слишком поздно. Сколько уже исчезло коллективных хозяйств, оставив и людей, и землю на произвол рынка…

– Тут вы правы. Вдоль дороги, ведущей от Рязани до Спасска – а здесь 60 километров, в советские годы было пять хозяйств, сегодня осталось одно – наше. Так что на вопрос «кто следующий?» ответить не трудно. Помню, как мой предшественник, когда началась вся эта демократическая катавасия, когда государство отвернулось и от производства, и от людей, сказал мне: «Если нашему хозяйству суждено развалиться, то хотя бы не первым». Я тогда не воспринял его слова серьёзно. Думал, почему это мы должны разваливаться – не для этого перестройка затевается. Оказалось, именно для этого. Однажды довелось быть на школьной линейке. И когда там сказали, что такой-то ученик пойдёт в СПТУ и дальше в сельское хозяйство, буквально вся школа взорвалась от хохота. Провокационная трибунная демагогия: дескать, сельское хозяйство – это какая-то «чёрная дыра»; зачем нам производить? – будем, мол, закупать продовольствие за рубежом – ядом вползала в общество. Уже в этом было решение задачи по развалу государства, где одним из первых действий стало уничтожение сельского хозяйства. Но мы всё же на советском запасе продержались почти два десятка лет. Теперь, увы, потенциал практически исчерпан.

– Однако высокие чины ныне только и говорят, что о восхождении по ступеням президентских нацпроектов.

–  Не с той ноги плясать пошли. Первое и самое важное звено в процессе сельскохозяйственного производства – это земля. Можно построить фермы, но если не обеспечить кормовую базу, то они будут пустовать. Потому-то вложение бюджетных денег в сохранение природных, земельных богатств, в поддержание высокого плодородия почв было бы действительно по-хозяйски разумной и для власти беспроигрышной государственной политикой. Я здесь не о своих сугубо местечковых интересах пекусь. Хотя, не скрою, для нас это особенно больная проблема. В здешних краях почвы бедные, супесчаные и дерново-подзолистые, с содержанием гумуса до одного процента. Такие почвы требуют внесения большого количества минеральных удобрений и параллельно известкования, так как минудобрения вызывают закисление почвы. В советские годы, проводя все необходимые мелиоративные работы, в совхозе получали стабильно хорошие урожаи. Была государственная программа известкования почвы. Ежегодно известковали 150–200 гектаров совхозных земель. Сейчас хозяйство не в состоянии в одиночку решать эту задачу. Последние несколько лет мы могли себе позволить известковать до пятидесяти гектаров, в 2005-м сократили объёмы до сорока, а в прошлом году – урезали «под ноль». И как итог: сегодня в «Мурминском» нейтральных почв осталось лишь 30 процентов всей пашни. Где кислотность совсем уж зашкаливает, даём земле отдохнуть, самовосстановиться, коль ничем другим помочь ей не в силах. Полностью отказались от минеральных удобрений. Чтобы обогащать почвы азотом, засеваем поля бобовыми многолетними травами, которые к тому же обеспечивают нашим бурёнкам экономичный рацион. Думаем довести клин многолетних трав с нынешних 600 до 900 гектаров. После естественных трав это самая дешёвая кормовая единица. Ведь ГСМ с каждым годом дорожают, и лишний раз трактор в поле гонять не резон. Вот и выгадываем, чтоб продукция наша рентабельной была, на кормах, которые в себестоимости молока занимают 60 процентов.

Что же касается заявленных на «развитие АПК» долгосрочных кредитов, оно, конечно, хорошо придумано. Но только на бумаге. А на деле… Чтобы перевести животноводство на современные  технологии, то есть на беспривязное содержание скота с использованием доильных залов, нашему хозяйству необходимы 30 миллионов рублей. Допустим, с получением кредита никаких проблем нет: правильно оформленная залоговая база, хорошая кредитная история и прочее – всё в наличии. Стал подсчитывать: сколько ежемесячно отдавать нужно будет? Порядка 300–400 тысяч. Две трети этой суммы должно компенсироваться из бюджета. А любой руководитель колхоза знает, что бюджетных денег приходится ждать иногда по полгода, а то и больше. И что же будет с хозяйством? Мы ежемесячно реализуем молока и мяса на полтора миллиона рублей, из которых потом платим налоги, зарплату, покупаем горючее и всё остальное. Если хозяйство в течение трёх-четырёх месяцев не получит компенсацию из бюджета, оно банкрот. Прикинул я всё это и решил, что президентская манна не для «Мурминского».

– А инвесторов не пробовали привлекать?

– Со многими разговаривал, но ни в ком не увидел искреннего стремления поднимать село. У каждого своя корысть. Рисковать же людьми, с которыми отработал почти два десятка лет, делать их заложниками чьих-то коммерческих интересов, не имею права.

Проводилась как-то в Рязани встреча руководителей хозяйств с тогдашним председателем аграрного комитета Госдумы Геннадием Куликом. Задал я ему вопрос: приватизация на селе – это правильный процесс?.. Конечно же, глубочайшая ошибка, ответил Геннадий Васильевич. Что ж мы тогда, спрашиваю, продолжаем на таком ущербном фундаменте какие-то странные фигуры конструировать? Надо признать ложность расчётов, и люди с радостью соберут в общий котёл брошенные ими колхозные куски. Однако отказываться от идеи капитализации сельского хозяйства власть и не думает, заталкивая крестьян то в АОЗТ, то в ЗАО, теперь в ООО.

Мы тоже прошли все эти этапы. Создавали так называемые ФАОРы – фермерские акционерные общества растениеводческие, в которых работало по три-четыре человека. Обрабатывали по 250-300 гектаров, у каждого ФАОРа был свой севооборот, своя техника. Год промыкались, отказались от этой затеи. Попробовал перевести всех на лицевые счета, чтобы каждый работник свои затраты просчитывал. Но как тут просчитаешь, когда цены на ГСМ скачут, словно саранча, пожирая наши даже будущие и урожаи, и надои. Стали акционироваться. Народ зашумел: дескать, а нас спросили, хотим мы быть собственниками или не хотим. Я объясняю: дескать, иного выхода нет, закон нарушать нельзя. Не акционируемся – завтра нагрянет прокуратура, и хозяйство будет ликвидировано. Многие тогда решили свои паи продать. Деваться было некуда. Так я почти подневольно стал собственником. Только смысла-то в этом никакого. Всё дело в ценовой политике. Если бы даже кто-то и захотел инвестировать наше сельхозпроизводство, но как только разобрался бы, что при таком выкачивающем из села кровь диспаритете цен получение прибыли – дело почти нереальное, то и поминай, как звали.

Если рассуждать «выгодно – не выгодно», здесь частный сектор служит неплохим индикатором, потому что частник реализует молоко по максимальной цене, складывающейся на рынке. И получается, что даже при цене 13–15 рублей за литр, по которой в посёлке продают молоко, люди считают, что им невыгодно держать корову. За последние годы поголовье поселкового стада упало с трёхсот до семидесяти голов и продолжает сокращаться. Что же тогда говорить о прибыльности совхозного молочного производства, если Рязанский молкомбинат закупает у нас молоко по 6 рублей за литр. В прошлом году нам повезло: мы выиграли тендер на поставку молока для городских больниц и детских садов, что дало нам возможность половину нашей продукции реализовывать по цене в два раза выше. Остальное, как и прежде, – по бросовым ценам на молкомбинат.

По логике, производство продуктов питания, без которых никто не может обойтись, должно быть одним из самых прибыльных дел. Наверное, так оно и есть, но только не для производителей. Казалось бы, у нас есть всё, чтобы мурминское молоко было востребовано на рынке. Есть цех по переработке, где молоко пастеризуется и расфасовывается в полиэтиленовые пакеты. Вроде бы куда проще: подоили, пастеризовали, расфасовали – и вези на рынок. Но куда бы я ни сунулся, везде кому-нибудь на коммерческую мозоль наступаю. Не так давно на въезде в Рязань новый гипермаркет открылся. Я туда. Берите, говорю, по десятке. Качество отличное. Надо, отвечают, с московскими хозяевами  посоветоваться. А после: извините, сделка не состоится, у нас свои поставщики.

– Получается, что и производитель, и потребитель в проигрыше.. Ведь горожане качественными продуктами питания отнюдь не избалованы.

– Это мягко сказано. Недавно разговорился с одним из начальников отдела областного сельхозуправления. Рассказывает: сметана полгода простояла в холодильнике, открыли – а она как будто только из магазина; отдали на экспертизу – оказалось, в сметане всего 20 процентов молока, да и то сухого, китовый жир и пять «ешек» – ароматизаторы, загустители, стабилизаторы, наполнители и прочее.

– Вы уже говорили о частном секторе как индикаторе рыночной конъюнктуры. Но совершенно очевидно, что коллективное и частное находятся в более широкой обоюдной зависимости. Ведь где сворачивается коллективное производство, там селянам значительно труднее держать и личное подворье.

– Я абсолютно убеждён: если мы перестанем заниматься животноводством, через год в частном секторе коров не останется. Так произошло с картофелеводством. Пока совхоз выращивал картофель (а мы сажали его на площади до 500 гектаров), у мурминцев никаких проблем не возникало. Мы помогали им вспахать огороды, обработать от жука, убрать урожай, подвезти к дому, людям оставалось только затарить излишки в сетки и сдать. И Мурмино было посёлком, вывозящим картофель. А теперь жители вынуждены сами его закупать. Отказались же мы от выращивания картофеля по одной простой причине: когда крестьянам реформы затянули пояса, его стали разворовывать с поля буквально сразу после посадки. Меня тогда настолько это поразило… 

Я по духу оптимист. И всегда говорю, что если будешь трудиться, то выход из положения найдёшь. Мы его пока находим. Я вижу, что происходит в стране, и вижу те умирающие сёла, где вначале было уничтожено производство. Сегодня в нашем посёлке числится 300 безработных. Но ни один не пришёл в сельское хозяйство. И осуждать этих людей нельзя. Они правы. Сельское хозяйство – это сегодня трудно, бесперспективно и неприбыльно. Я одно пообещал людям: буду держать хозяйство, пока не провожу на пенсию последнего. «Ну а мы будет работать, пока ты здесь», – говорят они мне. На том и держимся.

– А рабочих рук, выходит, не хватает?

– Не то чтобы не хватает, но какое-либо движение вперёд невозможно. Есть у нас законсервированный столярный цех. Станочное оборудование, помещения, пилорама – всё сохранилось. Были бы мастера, запустили бы побочное производство и имели бы дополнительный доход. А пока можем варьировать только тем, что в активе: дойное стадо – 450 голов, общее поголовье – тысяча. Эти показатели на протяжении последних пяти лет не меняются. Скот на 90 процентов – элита-рекорд. Племенная работа ведётся постоянно. Поэтому стельных тёлок, которым два-три месяца до отёла, продаём действительно по достойной цене. Поскольку наш стабильный молочный рынок – две тонны в сутки, а производим мы до четырёх, думаю, имеет смысл заняться откормом бычков. Молоко пойдёт телятам, и коров не потеряем. А ситуация изменится – можно часть коров снова «переориентировать» на молочное направление. Одним словом, мы как слаломисты среди ценовых флажков.

– Виктор Алексеевич, знаю, что вы во второй раз избраны депутатом Рязанской районной думы. С какими проблемами обращаются люди?

– Для мурминцев вопрос номер один – это изменение статуса посёлка. Мурмино, как в советские годы, остается посёлком городского типа. Тогда, вплоть до «демреформ», здесь работало полторы тысячи человек. Сегодня о фабрике напоминают только остовы корпусов. Но мурминцы по-прежнему считаются горожанами. А что это значит? К примеру, в городской школе наполняемость классов должна быть 25 человек, в сельской – 15. Если до нормы не дотягивают, то учитель за классное руководство получит не тысячу рублей, а вдвое меньше. Или взять Мурминскую районную больницу. Это единственное стационарное лечебное учреждение на весь район. Но так как она считается городской, врачам 25 процентов надбавки, как на селе, не положено. Есть программа обеспечения молодых семей на селе жильём, по которой 30 процентов его стоимости компенсируется из федерального бюджета и столько же из областного. Но коль Мурмино имеет статус посёлка городского типа, то федеральных средств нашим молодым не видать. Проблема эта у нас всеохватывающая.. А мне на все эти доводы отвечают: дескать, в посёлке мало людей, занятых в сельскохозяйственном производстве. Действительно, в ООО «Мурминское» сегодня работает 90 человек. Для сравнения: в советские годы здесь трудилось 450 человек.

Но при таком отношении к сельскому хозяйству мы вообще останемся без села. А кто будет кормить город? Сейчас население области миллион двести, в сельском же хозяйстве региона занято всего-навсего 30 тысяч человек. И число селян продолжает сокращаться. Конечно, новейшие технологии позволяют заменить пять работников одним. Только мы от этих технологий всё дальше и дальше.

– Значит, рисуемая властью благостная картина подъёма села – это, увы, потёмкинские деревни, где за красочным фасадом вовсю развернулись работы по зачистке российской деревни для реализации колониальных проектов.

– Да и как тут иначе скажешь, если на селе из национального скоро останутся разве что вороны да мыши. Ведь национальные программы, уже по определению, может поднять не коммерческая, а только истинно народная власть. Придёт она – тогда и село, и вся страна свободно, по-трудовому задышат.

Беседу вела

Татьяна Александровна БЛАГОВА

пос. МУРМИНО

РЯЗАНСКОЙ обл.