НЕСБЫВШЕЕСЯ НЕ ИСЧЕЗАЕТ!

 Речь на открытии ежегодных Проскуринских чтений,

посвященных памяти великого

русского советского писателя Петра ПРОСКУРИНА

 (Тверь, Областная  универсальная  научная библиотека  им. А.М. Горького,

22 января 2016 г.)

В этот чудесный зимний день рад приветствовать всех любителей литературы, собравшихся на древней Тверской земле.

Год назад в Орле мы все вместе призвали в наше непростое время внимательнее прислушиваться к уникальному камертону, с помощью которого нам, как правило, удавалось отличать справедливое от несправедливого, черное от белого, праведное от неправедного – к русской литературе.

Да и, кстати, основания для надежд были – ушедший 2015 год был объявлен Годом литературы. Вот он закончился. Что в остатке?

Если честно, то заметить какие-то подвижки к лучшему было очень сложно.

Да, в провинции усилиями прежде всего самих писателей и библиотек делалось достаточно много. Но все мы понимаем, что сейчас львиную долю информации человек получает с помощью телевизора либо в Интернете.  Интернет – он ничей, с него, как говорится, и взятки гладки, а вот основные шесть телевизионных каналов у нас либо государственные, либо контролируются государством. Тем самым, которое объявило Год литературы.

Я не заядлый телезритель и смотрю не часто, а в последнее время и весьма неохотно, однако для себя по окончании года отметил, что как отсутствовали писатели на центральных каналах в последние 25 лет, так и блистательно отсутствуют до сих пор.

Казалось бы, вот многочасовые разговорные шоу – у Соловьева ли, у Петра Толстого ли (кстати, прямой потомок великого писателя графа Льва Николаевича), у Бабаяна ли – самое место вроде бы для того, чтобы услышать мудрое, задорное или хлесткое писательское слово. Но, кроме устрашающе регулярного Проханова и редких Прилепина с Шаргуновым, – никого.

То есть аж целых трёх писателей нашли главные телевизионные каналы в нашей стране в Год литературы. Нашли и сочли единственно достойными, чтобы показать народу.

Приглашается кто угодно: депутаты, бизнесмены, политологи, директора бесчисленных институтов стратегических исследований, руководители каких-то экспертных советов по тому и по сему, но ни одного писателя, кроме вышеупомянутых, на этих передачах не бывает.

Да, есть канал «Культура», но и здесь подбор лиц, появляющихся перед зрителями, достаточно, скажем, односторонний.

И это вполне закономерно. Почему? Всё просто. Писатель может быть либерален. Писатель может быть консерватором-почвенником. Может представлять еще какое-то направление или не представлять никакого. Но настоящий писатель не может не иметь собственного взгляда на происходящие события. Иначе он никому не нужен и не интересен. Ибо литература – прежде всего собственный уникальный взгляд на происходящее. Уникальный, а не общепринятый или выработанный для широкого использования за «кремлевскими зубцами».

Ну а зачем в нынешней политической ситуации какие-то странные люди, которые где-то в уединенных кабинетах-кельях о чем-то думают, не дай бог еще, глядишь, невпопад что-то и скажут, да еще и высшую власть покритикуют нелицеприятно.

А ведь за последние два года ни одного слова с критикой первого лица на центральных каналах не было. По крайней мере, я не слышал. Ни одного! Вот как интересно, по спирали развивается наша с вами история. Это я для тех, кто ещё помнит последние брежневско-андроповско-черненковские годы.

Иными словами, несмотря на пафосные и правильные слова, которые говорились о роли русской литературы в жизни общества, за год в реальности мало что изменилось – вернуть обществу вкус к качественной литературе пока не удается.

Когда мне было лет двадцать, я очень хорошо знал, какие в стране и ее окрестностях есть писатели.

У меня в голове имелось подобие рабочего стола с папками. Вот папка «классика» – скажем, Пушкин, Толстой, Достоевский. Рядом советская классика: Шолохов, Горький, а тут современная советская литература, опять несколько имен: Проскурин, Бондарев, Астафьев, Белов, Пикуль, Маканин, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина. А вот здесь американцы: Фолкнер, Хемингуэй, Сэлинджер, Апдайк, Стейнбек, французы: Камю, Сартр, Саган. Всё это мы достаточно хорошо знали благодаря толстым литературным журналам и журналам не очень толстым и даже не очень патриотичным, но очень информативным, таким как «Иностранная литература» или «Юность».

Да, мне могли нравиться писатели одного направления и не нравиться писатели другого направления, но я, как и всякий человек, претендовавший по молодости на определенную интеллектуальность, их читал. И я, например, знал, что Стейнбек поддерживал войну во Вьетнаме (в смысле – поддерживал войска США во Вьетнаме так же, как сейчас писатели ура-патриотического направления безоговорочно поддерживают любые милитаристские упражнения нашей власти) и что, наоборот, Фолкнер был, скорее, сторонником антивоенного движения (ну, с этим нас пока похуже). Но я думаю, что и качественные антивоенные писатели у нас рано или поздно появятся.

Но как-то мне тогда не очень-то приходило в голову считать зачисление того или иного автора в тот или иной политический лагерь первичным, а тот факт, что они являются выдающимися писателями, – вторичным.

Сейчас же всё до удивления наоборот – сначала говорят: «А, это известный либераст шакалит!» – или: «Вот с путинга идет знаменитый заединец!» – а уж потом: «Кстати, писатель…». Вот ведь как удивительно ловко и с неожиданной стороны подкрадывается исторический материализм с его классовостью культуры – сначала громогласно следует классово-политический ярлык, а уж затем, где-то на втором плане, вы видите сконфуженное или самодовольное лицо литератора, выглядывающее из-за этого массивного ярлыка.

Но самое удивительное, а пожалуй печальное, даже не в этом приоритете классово-политического над литературно-профессиональным.

Честно говоря, я уже думал, что бессмертная фраза «я Пастернака не читал, но мнение имею» в нашей жизни ни в каком качестве, кроме грустного исторического анекдота, уже не появится. Ан нет… Вот она, родимая во всей своей красе…

Я не могу себе представить образованного русского человека, скажем, середины или конца XIX века, который не читал бы прогрессистов, Некрасова или Герцена, потому что являлся сторонником консервативных взглядов Достоевского или Лескова. Или наоборот. Такой человек был попросту невозможен, немыслим – а сейчас пожалуйста, сколько угодно, сплошь и рядом. Либо Улицкая, Ерофеев, Алексиевич либо Проханов, Прилепин, Шаргунов. Иного не дано.

Поэтому еще раз. Еще раз. Литература сильна и счастлива тем, что она шире политики. Разделение литературы на мировоззренческие направления – естественная, нормальная и нужная вещь. А вот непризнание литературой и, соответственно, литераторами творцов другого направления только потому, что они не ругают Путина или не превозносят присоединение Крыма к России, – это, с моей точки зрения, вещь недопустимая.

Это я к тому, что, возможно, самые умные люди сейчас живут именно в провинции, где они не так сильно политизированы, как в столицах, и, надеюсь, пока еще способны видеть обе стороны медали.

Говорю это сейчас не с иронией, не как москвич с 50-летним уже стажем проживания в этом городе, а с надеждой, как редактор, который в последние годы совершенно объективно отмечает, что тексты, присылаемые из провинции, сейчас во многих случаях качественнее и вразумительнее, чем многие столичные.

Тверь – город с очень непростой, уникальной судьбой. Когда-то в тяжелую годину, когда Москва покорилась Орде, Тверь попыталась бороться и собирать вокруг себя, а не вокруг ханского бунчука русские земли. Увы, силы оказались не равны. Попытка не удалась. Но, как говорится, спасибо и за попытку.

Возможно, именно поэтому в Твери исторически сложилось несколько другое отношение к свободе, более северо-западное, что ли: меньше пиетета по отношению к деспотизму, к неограниченной и самодурной власти. Не случайно здесь работал такой выдающийся русский свободолюбец и обличитель власти, такой великий писатель, как Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин.

Знаете, мне иногда приходит в голову кощунственная для москвича мысль: а что было бы, если бы каким-то чудом соревнование за великое княжение в XIII–XIV века выиграла не Москва, опирающаяся на Орду и хана Узбека, а Тверь с помощью Новгородской республики? Как бы тогда сложилась русская жизнь и русская судьба? И дух захватывает…

И вот этот громадный потенциал нереализованной гипотетической, не сложившейся, не произошедшей реальности всегда очень привлекал, можно сказать, просто очаровывал отца, который, как писатель, чувствовал и улавливал тончайшие оттенки и нюансы исторической и психологической палитры народной жизни.

Здесь он работал практически над всеми своими последними произведениями. «Полуденные сны», «Седьмая стража», «Число зверя», «Мужчины белых ночей». Эти произведения совершенно отчетливо пропитаны Тверью, ее особым, светло-северным воздухом с оттенком мечты и легкой грусти.

Отец с мамой любили ваш город и любили здесь бывать. Был такой период в жизни моих родителей, где-то в конце 90-х годов, когда они хотели на полном серьезе насовсем поселиться в Твери. Тогда мне это показалось какой-то странной причудой.

А потом я понял: это, видимо, связано с природой Твери, тем самым несостоявшимся, но когда-то возможным. Это переживание о несбывшемся есть в любом человеке, в любом народе, но здесь, в Твери, в силу ее истории это чувствуется очень по-особому.

В этом городе есть особый потенциал мечты. И поэтому город может быть очень креативен – возможно, нужно лишь чуть по-иному расставить нюансы в своей собственной идентичности. Надо закрыть заслонки-задвижки в своей душе для разрушительных и, особенно, саморазрушительных энергий и открыть пошире для созидательных.

Тверь, можно сказать, создана для тех, кто пишет, для тех, кто работает со смыслами и образами. Литература, да и искусство вообще, по крайней мере в значительной своей части, – это переживание, сожаление о том, что не сбылось, и мечта о том, что могло бы быть.

Когда я был моложе, я очень любил научную фантастику. Среди прочитанного попалась мне, в частности, и такая теория, что параллельная реальность – это вовсе не вымысел: рядом с нами живет, таинственно переливаясь непонятными огнями и тенями, то самое, не сбывшееся, но когда-то желаемое. Что ж, возможно, в будущем не только писатели, но и ученые научатся работать с этим потенциалом, со скрытой энергией этой реальности. И вот тогда, уверен, Тверь скажет еще не одно яркое и звонкое слово в русской литературе, и не только.

 Алексей Петрович

ПРОСКУРИН